Они проникли на кухню. Старик ткнул пальцем в кусок льда в раковине.
— Хватай его, и бежим, — выдохнул он на ухо Жозефу.
Юноша коснулся прозрачной голубоватой поверхности и тут же отдернул руку.
— Пальцы сводит!
— Эх, ты, неженка!
Фортунат стянул с себя жилет, завернул в него глыбу льда, сунул Жозефу и подтолкнул его к узкой лестнице.
Когда они оказались в темном подвале и дрожащее пламя свечи осветило труп собаки — на вонь уже слетались мухи, — Жозеф почувствовал, что его мутит. Слабым голосом он спросил:
— Что… это такое?
— Доблестный рыцарь, перед тобой Ангерран, шестой обладатель сего славного имени!
— М-м… Вам не кажется, что благоразумнее было бы предать его тело земле — и без промедления, учитывая, в каком он состоянии? — произнес Жозеф, зажимая нос пальцами.
Фортунат де Виньоль задумчиво поскреб затылок.
— Видишь ли, я собирался сделать из него чучело, как поступил с остальными своими вассалами.
Тут Жозеф увидел четырех собак со стеклянными глазами, неподвижно сидящих у алтаря.
— Боюсь, уже поздно, — покачал головой он. — Из него теперь и прикроватного коврика не получится.
— Верно… Но мой верный друг заслуживал того, чтобы оказаться в компании своих соратников. Что ж, тогда похороним его!
И Фортунат, схватив лопату для угля, прислоненную к стене, вручил ее юноше.
Жозеф совершенно выбился из сил, вскапывая утоптанный земляной пол подвала, и весь взмок. Он мысленно проклинал отправившего его сюда Виктора. Наконец Фортунат счел, что яма достаточно глубока, бережно завернул усопшего друга в желтый жилет, опустился на колени и положил его на дно.
— Прощай, мой храбрый вояка. Если бы злодеи, что морят меня голодом, оставили мне хоть немного монет, твои останки были бы нетленны. Небо отказало мне в этой милости, зато побудило меня избавиться от этой проклятой чаши, украшенной изображением кота — сатанинского животного, столь любимого тамплиерами! Благодарю Тебя, Боже!
— Что еще за тамплиеры? — осведомился Жозеф, решив, что странный старик имеет в виду жителей квартала Тампль.
— Это рыцарский орден, основанный во время Первого крестового похода, дабы защитить пилигримов в их паломничествах по святым местам на Ближнем Востоке. Но воины-монахи, прельстившись властью и богатством, провалили миссию и стали исповедовать культ дьявола. Вот почему добрый наш король Филипп Красивый приказал их сжечь.
«Боже, — промелькнуло в голове Жозефа, — да он окончательно спятил!»
— Сокровище, о котором вы говорили… Оно принадлежало им?
— Молчи, глупец! Когда я откопал его, то передал потомкам Людовика Восемнадцатого, чтобы они восстановили монархию.
— А чаша с орнаментом из кошачьих голов… Она случаем не из черепа обезьяны сделана?
— Юноша, если бы ты не принес мне этот роскошный подарок… эту Ла Гулю, и не помог похоронить беднягу Ангеррана — я бы решил, что ты шпион де Моле!
— Ну нет, месье, вы уж меня не подозревайте понапрасну!
— Я своими глазами видел, как ее забрал старьевщик.
— Старьевщик? А где он живет? Небось, у черта на рогах?
— Понятия не имею. Может, неряха вам подскажет. Собирайтесь, нам пора обратно.
Мари Торн?[66] Наверное, это одна из служанок, решил Жозеф.
Поднявшись по лестнице, он столкнулся нос к носу с той самой горничной, что относила лекарство хозяйке, и спросил ее про Мари Торн. Та скорчила гримаску.
— Я здесь новенькая, не всех еще знаю по имени. Обратитесь лучше к Бертиль Пио, она сейчас стряпает обед.
Полная блондинка, сновавшая между кухней и погребом, была удивительно похожа на Эфросинью Пиньо, разве что выглядела лет на десять моложе.
— Прошу прощения, мадам, я насчет Фортуната…
— Держу пари, это он стащил у меня лед!
— Он… э-э-э… упоминал о горничной Мари Торн, и я…
— Нет здесь никаких нерях! Ох, у старика с головой день ото дня становится все хуже. Если так будет продолжаться, его придется отправлять в дом умалишенных. Нет здесь нерях, вся прислуга у нас очень аккуратная!
— Вы правы, мадам. Но, может, вы сумеете мне помочь. Я провожу опрос о вывозе ненужных вещей, и мне бы найти старьевщика, который приходит к вам. Я спрашивал консьержа, но…
— Ох уж этот консьерж! Чем меньше работает, там больше устает. Я вам вот что скажу: отправляйтесь к Леонару Дьелетту, он приходит сюда каждое утро. На редкость хороший человек. Живет на улице Доре. Вы меня простите, мне нужно потроха дожарить.
Консьерж так самозабвенно бранил грузчиков, что Жозеф беспрепятственно выскользнул на улицу.
Эдокси Аллар, раскинувшись на постели, любовалась подтянутой, поджарой фигурой Кэндзи. Он быстро одевался, и лицо его, как всегда, было непроницаемо.
— Чем собираешься заняться сегодня? — спросила она.
— Меня ждут в аукционном доме. Завтракать не останусь, я насытился вами.
Она рассмеялась, скрывая разочарование. Кэндзи был к ней внимателен и дарил подарки. Но в последнее время она чувствовала с его стороны некоторое охлаждение.
Эдокси оперлась на локоть, не замечая, что с ее плеч соскользнула простыня.
— Останься, — промурлыкала она.
Кэндзи вызывал у нее сильнейшее желание. Когда его не было рядом, воспоминания о нем мешали ей принимать ухаживания других мужчин.
Он тихонько вздохнул и мягко произнес:
— Эдокси, я большую часть жизни провел в одиночестве. Таков уж я есть, и теперь уже бесполезно пытаться это изменить.
— Интересно, все твои соотечественники так же бесчувственны?
— Я не бесчувственный. Что до японцев, то о них ничего не могу сказать: слишком давно я покинул родину.
— Но все равно следуешь традициям. К примеру, ненавидишь число четыре. А еще заставил меня передвинуть кровать, потому что она стояла изголовьем на север.
— Рот женщины не закроешь на замок.
— Опять эти твои изречения! — воскликнула Эдокси и запустила в него подушкой.
Кэндзи подавил смешок.
— Это народная мудрость. — Он подошел к ней. — Учитесь наслаждаться каждым мгновением, дорогая. Давайте лучше помолчим, тогда у нас не возникнет разногласий.
Эдокси прижалась к его груди. Она готова была мириться со странностями Кэндзи, лишь бы он время от времени приходил к ней. Их связь была достаточно эфемерна: они встречались лишь тогда, когда этого хотелось ему.
— Ты когда-нибудь любил?
Кэндзи молча смотрел на нее. Он понимал: ей хочется, чтобы он полюбил ее, но, увы, после смерти Дафнэ он забыл язык любви.
Эдокси отстранилась, взглянула на него из-под прикрытых век.
