Зашли в избу. После третьей кружки стоялого меда Свидин дал понять, в чем дело: исчезла из книгохранилища любимая книга князя, переписанная Вокшей, князь в гневе, а след ведет в училищную избу.
Елфим полазил языком меж зубов, издал такой звук, словно прочищал горло:
– Кх… Кх… – Поглядел вопросительно на Свидина: «Что бы все это означало?»
– Татя открыть надо, – поглаживая живот, продолжал Свидин, – и мню, не иначе свершил сие Гришка Черный, чеканщика Фрола сын.
Елфим поперхнулся: «Лучший унот?»
Свидин с сожалением поглядел на недогадливого, намекнул, что Вокша даже доволен будет, если подозрения его подтвердятся.
– И тебе, коль докажешь Гришкину вину, три гривны перепадет, – закончил Свидин, пытливо уставился на Елфима.
Тот заерзал на лавке: «Но как?»
Свидин извлек из-за пазухи кусок пергамента, протянул:
– Вот… листок из рукописи, Гришкой украденной.
На следующий день после занятий Петух оставил в избе одного Харьку Чудина, невесть о чем беседовал с ним. А еще через день на уроке вдруг сказал, строго прикрывая веки:
– Уноты! Пропала в книгохранилище книга «Девгениево деяние», переписанная для вас собственной рукой боярина Вокши. Брат-книгохранилец в отчаянии власы рвет, знает – за пропажу эту наказанье грозит безмерное. Не ведает ли кто, кем книга схищена?
Поднялся Харька – решительный, мрачный, сказал, глядя исподлобья на Григория:
– Черный ту книгу схитил, а за него книгохранильцу в ответе быть.
Григорий вскочил:
– Поклёп!
И Клёнка от неожиданности закричал:
– Наговор!
Тогда Чудин повернулся к Клёнке:
– А ты перелистай его букварник.
Клёнка словно к месту прилип, Петух же подскочил к Григорию, схватил его букварник. Оттуда выпал пергаментный лист с надписью: «Девгениево деяние».
…Последнее время все чаще неспокойно было на сердце у Олены. Казалось, над головой собираются мрачные тучи и становится все тяжелее дышать.
Она была одна в светелке, когда вошел Вокша. Побледнела, ожидая чего-то страшного. Сердце забилось до боли.
Вокша поглядел ласково:
– Здравствуй, Оленушка!
– Здравствуй, – тихо ответила она.
Вокша присел на скамью, огладил бороду.
– Вот пришел… – добро улыбнулся он, – лучшего слугу свого хочу осчастливить. Будешь у него при дворе жить вольной помощницей.
Олена похолодела, поняла – Свидин ее домогается, замыслил сделать послушной, запретить плясать, как грозился не однажды.
А Вокша отечески говорил:
– Жаль мне с тобой расставаться, да там будешь в счастье. – И сурово: – Чего же молчишь?
Нашла сил прошептать:
– Отпусти домой.
Боярин приподнял голову, посмотрел вопрошающе:
– С ближниками посоветоваться?
– Нет. Совсем… – пролепетала Олена.
Он гневно сверкнул глазами, встал:
– По-хорошему не хочешь – силой заставлю. Или мыслишь – силы не хватит? О встречах твоих тайных с Гришкой ведаю. А он подлый тать, и о том ты узнаешь вскоре!
Ушел, оставив ее в смятении.
Олена побежала на Девичью гору, словно там ища спасения. Бежала в слезах, казалось, если сейчас, немедля, не добежит, сердце не выдержит, разорвется от обиды, отчаяния, безысходности, от тревоги за Григория, за себя.
Вот и осины любимые. Вспомнила: как-то стояла здесь, туман увлажнял щеки как слезами радости, платье прилипло к телу, а не стыдно было, не холодно.
