Дубровскому хотелось подробно рассказать командиру, как они почти наугад выбрали приличный особнячок, как проникли в заснеженный фруктовый сад, как осторожно выдавили стекло венецианского окна, выходящего на веранду, и в каком смешном трикотажном колпаке с кисточкой спал полковник. Однако Карп Андреевич решительно его остановил:
— Ладно, Виктор. Пока хватит. Потом как-нибудь, под другое настроение.
Виктор встал по стойке «смирно». Он не хотел скрывать обиду. Ведь он не хвастает, не просит награды, просто рассказывает, как все было.
— Слушаюсь! — сказал он. — Попытаюсь рассказать под другое настроение. — И, повернувшись налево кругом, сделал два шага к двери.
— Не всем так везет, как тебе, — сказал Дьяченко. — Вчера вернулась с задания вторая группа. Разгромили две эсэсовские машины с конвоем, потеряли трех человек. Думали, там важная шишка едет. Оказалось, эсэсовцы сопровождали мальца лет десяти. Еле живой. Пытали его, понимаешь? Пытали, — еще раз повторил Дьяченко.
Теперь Виктор понял, почему командир так невнимательно отнесся к его и вправду чуть хвастливому рассказу.
А Дьяченко добавил:
— Между прочим, взяли его у областного города, но на Колычском тракте. Есть основания думать, что мальчик из Колыча.
— А он где, Карп Андреевич? Может быть, я его знаю?
— Стоит ли спешить, — возразил Дьяченко. — Поди поспи, а вечером заглянешь к медикам.
— Есть! — Виктор вышел из землянки командира и направился прямо к медикам. Он шел, думая, что Дьяченко удивился бы, узнав, что младший лейтенант и в самом деле пошел спать.
В землянке у медиков в отличие от остальных землянок было окно. Встроенное в слегка покатую крышу, оно походило на парниковую раму. Непосредственно под окном стоял операционный стол, а правее, на высоких полатях, лежал очень худенький мальчик. Он лежал раскинувшись, и под тонким байковым одеялом угадывался весь его скелет. Дубровский подошел поближе. Мальчик равнодушно поглядел на него и прикрыл глаза.
— Можно мне поговорить с ним? — спросил Виктор врача.
— Попробуй… — сказал тот. — Только это бесполезно.
— Здравствуй, — сказал Дубровский.
— Здравствуйте…
— Как тебя зовут? — спросил Дубровский, чувствуя, что где-то видел мальчика.
— Не знаю, — ответил мальчик.
— А фамилия?
— Не помню.
Виктор догадался, что мальчик до сих пор думает, что он у немцев.
— Ты понимаешь, где ты находишься?
— Понимаю.
— Где? — невольно повысил голос Дубровский.
— В лесу, — сказал мальчик и отвернулся.
Виктор увидел его профиль — открытый лоб, прямой нос с горбинкой, высокую верхнюю губу. Этот профиль Витя знал очень хорошо. Это был профиль Эльвиры!
Витя вспомнил, что у Эльвиры был братишка и что он видел его в те полчаса. Правда, начисто вылетело из головы, как этого братишку звали.
Мальчик лежал к нему в профиль, и Дубровский все больше убеждался, что это не случайное сходство.
— Я сказал тебе — напрасный труд, — буркнул врач за спиной у Дубровского. — Я не специалист по нервным болезням, но это напоминает амнезию, как она описана в учебниках. Можно предположить, что она травматического характера. Его били по голове. И можно думать, что самовнушенная.
— А что такое амнезия? — обернулся Виктор к врачу.
— Паталогическая потеря памяти. Бывает — навсегда. Амнезия описана довольно подробно. Различают, например, полную амнезию, тотальную и частичную, или, как ее еще называют, частную. Частичная распространяется избирательно на события определенного характера или времени. К счастью для человечества, мало кому удается избавиться от прошлого таким именно образом. — Врач старался придать своим словам характер сухой академической справки, но голос его срывался, в горле пересохло. Он лучше других видел следы пыток на теле мальчика, лучше других знал, что это значит. Он продолжал: — В данном случае, если хочешь знать, причину амнезии установить особенно трудно. Она могла наступить сразу после травмы черепа. Потом мальчик сам гасил в себе любые проблески памяти. Сознательно он это делал или подсознательно — тут невозможно найти грань. Ведь он был в гестапо, и его пытали…
— Да, — сказал Виктор, — такое лучше не помнить… Только и нарочно не забудешь.
— Не утомляй его, — сказал врач. — Поболтали, и хватит.
— Еще несколько вопросов, — сказал Витя.
— Десять минут, — согласился врач, взглянув на часы.
Виктор подошел совсем близко. Он был уже абсолютно уверен, что перед ним брат Эльвиры и, конечно, это его он видел в тот день, когда забегал в райтоп.
— Я тебя знаю, — твердо сказал Дубровский. — Твоя фамилия Семенов.
Мальчик ответил:
— Не помню…
— Ты же Семенов, Семенов, — настаивал Виктор. — Мы в одной школе учились — ты был в третьем или в четвертом. Я тебя помню, и ты должен меня помнить. Я в «Ревизоре» Хлестакова играл.
— Не помню, — ответил мальчик, — я вас не помню…
— Ну вспомни же, вспомни! — молил Дубровский. — Я к Эльвире приходил. Эльвиру ты помнишь?
— Не помню…
— Я был в летней гимнастерке, с одним кубиком, желтая кобура…
Виктор не сомневался, что перед ним брат Эльвиры. Он мучительно пытался вспомнить, как его зовут: Женя… Вася… Игорь… Вова…
— Я тебя знаю, я только забыл, как тебя зовут, — убеждал он мальчика.
— Я тоже забыл… — тихо ответил мальчик.
— Ну вспомни, вспомни, — умолял Виктор. — Вы жили на Луговой, рядом с Салтыкова-Щедрина. У тебя сестра есть, Эльвира. Я ее друг — Дубровский, Витя. Понимаешь, Дуб-ров-ский. Эля меня Дефоржем звала. Меня в школе дразнили: «Я не француз Дефорж, я — Дубровский».
— Не помню я… — устало произнес мальчик.
Из всего «Дубровского» Виктору вспомнилась теперь почему-то всего еще одна фраза, составленная из пяти русских и одного французского слова.
— Я не могу дормир в потемках, — сказал он мальчику. — Вспомни, я Дубровский, ты Пушкина читал? Помнишь?.. Я не могу дормир в потемках… Ну, пожалуйста, вспомни! У тебя сестра есть, Эльвира… Этот помещик говорит, Пафнутьич: «Я не могу дормир в потемках». Помнишь?
— Хватит, — строго сказал врач. — Немедленно уходи. Неужели ты не видишь, что ему плохо от твоих вопросов.
Виктор схватил в охапку полушубок и выскочил на мороз. Быстро темнело, в дальней землянке кто-то играл на балалайке, со стороны кухни тянуло подгоревшей кашей.
Самолет с Большой земли прилетел звездной ночью. Летчики сразу увидели ориентиры: всего один разворот над сигнальными кострами, резкое снижение и стремительная посадка с внезапно притихшими двигателями.
