буквально на одной ноте, как бывает, когда у акустических инструментов лопаются струны, а у электронных — перегорают от перегрузки микросхемы.
И сразу наступает жуткая, давящая бетонным прессом тишина, которая словно вытесняет весь воздух, и сразу становится трудно дышать, и вот теперь-то ты понимаешь, что ошибался, считая ту дьявольскую музыку невыносимой, потому что гораздо более невыносима эта чугунная, оглушающая тишина…
Я ловлю широко раскрытым ртом воздух, а в дверь стучат всё сильнее, а небо становится всё чернее и чернее…
— Что… что случилось? — наконец, хватает у меня сил спросить.
Вместо ответа существо в кресле вдруг “снимает” свои черные очки, и я вижу, что его кошмарное безглазое лицо искажено непонятной судорогой. Потом уродливая голова дергается, и очки возвращаются на место.
— Поздно, — шепчет Рубела Фах. — Уже поздно… Она только что умерла.
И, словно постепенно копившаяся гроза давно ждала этих слов, черное небо за окном раскалывает огненный зигзаг близкой молнии, и оглушительный раскат грома раздается над Клубом, и в нашу дверь сразу перестают стучать…
Я чувствую, как ко мне возвращается способность соображать и действовать, и пользуюсь этим обстоятельством, чтобы уточнить:
— Вы сказали — “она”? Кто же это?
— Моя мать, — говорит Рубела, и в голосе ее звучит такая скорбь и нежность, что мне становится не по себе.
А потом я узнаю всё.
Матерью девочки-мутанта была одинокая женщина из Галлахена. Воспитанная в религиозной семье, она считала внебрачные половые отношения страшным грехом. Каково же было ее удивление, когда в один прекрасный день она обнаружила, что беременна!.. Разумеется, в голову несчастной не пришло ни одно из возможных реалистических объяснений своего непорочного зачатия, и она сразу восприняла случившееся с ней как наказание за неведомые прегрешения. Тем более, что родившийся через положенное время ребенок оказался страшным уродом…
Рожала она в тайне от всех, одна, дома, и никто из ее знакомых и родственников так и не узнал ни о ее беременности, ни о ребенке. Первое время “грешница” исправно выполняла свои материнские обязанности по уходу за девочкой. Но потом поняла, что не это не может продолжаться вечно, и тогда ей придется либо убить себя, либо убить ребенка. А поскольку религиозные убеждения не позволяли сделать ни того, ни другого, то она подкинула свое искалеченное чадо на крыльцо спецматернитата…
Однако вскоре она обнаружила, что в голове ее появляются мыслеобразы и различные видения, которые принадлежат явно кому-то другому. И тогда она поняла… Ее дочь обладала чудесными способностями, в том числе и телепатией, и, оставшись совсем одна среди чужих людей, стремилась наладить и поддерживать с ней незримое общение. А раз так, значит, она согрешила повторно, отказавшись от такого ребенка, потому что он наверняка был послан в этот мир Господом для выполнения некоей миссии.
Сначала женщина хотела забрать девочку обратно и публично объявить о том, что является ее матерью. Но тут же получила телепатему от Рубелы с запретом делать это. “Зачем, мама? — спросила крошка в ходе мысленного диалога. — Я не хочу, чтобы тебя мучили расспросами журналисты. Пусть никто не знает о том, что ты родила меня, а разговаривать с тобой мы сможем и на расстоянии”. Рассудительность и не соответствующие возрасту ребенка знания об окружающем мире поразили мать Рубелы, и она еще больше укрепилась в той мысли, что устами ее дочери с ней говорит сам Бог…
С тех пор мать и дочь жили врозь, но были ближе друг другу, чем все прочие матери и дочери на планете. Когда Рубела стала известной музыкантшей, она начала посылать своей матери деньги и различные подарки, а та, в свою очередь, мучилась от того, что ничем не может помочь единственно родному существу на свете. Но однажды ей посчастливилось, и незнакомец, заговоривший с ней на улице, предложил ей приобрести “регр”. И тогда она сразу подумала не о себе, а о дочери.
Мать Рубелы стала пользоваться купленным приборчиком, чтобы предупреждать дочь о подстерегающих ее опасностях. И ей не раз удавалось предотвратить беду, нависшую над ее чадом. Да, она осознавала, что грешит, ибо нарушает священный принцип: “Всё, что ни делается в мире, угодно Господу Богу”. Но теперь она была готова совершать любые грехи, лишь бы уберечь своего ребенка от бед…
Когда Рубела сообщила о предстоящей встрече со мной, мать категорически запретила ей рассказывать о ней и о “регре”, и девушка не собиралась нарушать данное матери слово. Но мать ее умерла в тот момент, когда наша беседа с Рубелой достигла критической точки…
Кстати, а есть ли какая-то связь между моим общением с Рубелой и смертью ее матери?
— Как она умерла? — спрашиваю я существо, дрожащее в кресле мелкой дрожью так, будто ему очень холодно.
Оно обращает ко мне лицо с черными очками. Невидимый, но пристальный взгляд ледяным холодом обдает на миг мою душу.
— У нее не выдержало сердце, — отчетливо, выговаривая каждый слог, произносит моя собеседница, а потом, после долгой паузы, повторяет: — У нее не выдержало сердце…
И тут вдруг словно что-то ломается внутри нее, и она, обмякнув в кресле, говорит так отстраненно, словно речь идет о чем-то пустяковом:
— И я тоже скоро умру…
Словно дает кому-то торжественную клятву.
А у меня мелькает глупая, трусливая мыслишка: только не сейчас и не здесь!..
Словно разгадав мои мысленные пожелания, Рубела Фах выполняет свое нечеловеческое обещание лишь вечером этого дня.
У нее тоже не выдерживает сердце…
Что же должно было случиться в “первичной реальности”, чтобы Рубела все-таки выдала мне тайну ее матери? Каким образом мне удалось заставить ее нарушить свое обещание? Обманом? Угрозами? Или слезливым нытьем о том, как мне не везет в последнее время?..
Теперь я этого никогда не узнаю, потому что это уже не случится. Кто-то в будущем, определив источник утечки информации, вернулся в прошлое и принял нужные меры, и река событий потекла по другому руслу, а та долина, где она первоначально должна была течь, так и осталась мертвой, сухой пустыней…
Глава 7. Операция (Х+33)
Итак, пять смертей за каких-нибудь две недели. Слишком пугающая результативность избранной мной тактики расследования, чтобы ее можно было продолжать. Мои прячущиеся в сумерках анонимности противники, которым я собираюсь наступить на хвост, словно говорят мне: “Остынь, хардер, и задумайся: а стоит ли овчинка такой выделки? Или ты решил поработать ходячим предзнаменованием смерти, этаким царем Мидасом, только тот обращал все предметы в золото, а ты превращаешь людей, с которыми соприкасаешься, в трупы?”…
И в их предостережении есть частица правды.
Так дальше действовать нельзя.
Я — хардер, и моя задача — спасать людей, а не отправлять их на тот свет, даже если я преследую при этом задачу спасения всего человечества.
Кстати, с чего это ты взял, хардер, что ты кого-то спасаешь? Разве чудесный приборчик, который кому- то удалось изобрести и за которым ты столь безуспешно охотишься, не является вожделенным благом для каждого человека? Разве не о чудесной возможности лепить свою судьбу, как хочешь, мечтало веками то самое человечество, которое ты взялся спасать? А может, тебе следует не бороться с теми, кто взял на себя роль безвестных “благодетелей человечества”, а всячески оберегать их и гладить по головке?
Да, в борьбе с тобой они, не дрогнув ни жилкой, пошли на ликвидацию пяти… нет, четырех человек, которые могли бы выдать их тайну. Но во-первых, разве история не знает массу примеров, когда даже самые благородные и добрые защитники гуманных идеалов были вынуждены убивать? А во-вторых, где стопроцентные доказательства, что люди, которые отправились на тот свет, были именно убиты и именно теми, кто снабдил их “реграми”? Ведь даже в случае с Шермановым не может быть полной уверенности в
