живет бобылем), но это — временное явление, и начиная с этого самого дня он клянется, что больше не допустит…
Зов настиг его в разгар этой тирады. Он был таким повелительным, что Иван Дмитриевич осекся на полуслове и заерзал в кресле, не в силах высидеть еще хотя бы минуту и с ужасом понимая, что своим внезапным уходом он подписывает себе суровый приговор.
Наверное, он даже переменился в лице, потому что ККК нахмурился:
— Что с вами, Иван Дмитриевич? Вам плохо?
— Нет-нет, — выдавил Иван Дмитриевич, дрожа всем телом. — Я просто… того… в туалет… извините… наверное, что-то съел…
Подобно камню, выпущенному из пращи, он метнулся вон из кабинета.
Высоко подняв белесые брови и утратив дар речи, Ку-Клукс-Клан смотрел ему вслед.
Возвращаясь в суд, Иван Дмитриевич чувствовал, что нервы его на пределе. Чтобы отвлечься, он включил бортовой телеэкран, встроенный в лобовое стекло, и принялся нажимать кнопки переключения каналов в поисках чего-нибудь развлекательного.
Однако наткнулся на хронику происшествий за минувшие выходные, которую передавало местное телевидение. Одно из сообщений было посвящено субботнему пожару на автозаправочной станции, где пришлось действовать Ивану Дмитриевичу. Видимо, съемочная группа прибыла на место происшествия уже после того, как он выполнил свою миссию (и слава богу!), потому что камера добросовестно запечатлела лишь последствия катастрофы: обгоревшее здание диспетчерской, остовы заправочных автоматов и машин, оказавшихся в зоне взрыва. Молодой человек с микрофоном, маячивший на эффектном фоне дымящихся развалин АЗС, бойко говорил в камеру:
— …к счастью, никто из людей, оказавшихся в эпицентре пожара, не пострадал, хотя все они были доставлены в отделение Эмергенции… Как это ни покажется удивительным, но в результате медицинского обследования на них не было обнаружено ни единой царапины… В этой связи я хотел бы задать вопрос старшему группы спасателей, работавшей на месте трагедии, парамедику Олегу Чалых. — Тут корреспондент повернулся, и в кадре рядом с ним появился человек в спасательской спецодежде. — Скажите, Олег, чем можно объяснить столь удивительное везение тех, кто оказался в непосредственной близости от места взрыва? Ведь, насколько мне известно, при подобных катастрофах шансов выжить очень мало, не так ли?
Парамедик дернул испачканной копотью щекой.
— Да, вы правы, — подтвердил он, напряженно уставившись в камеру. — Все эти люди должны были… ну, если не погибнуть, то сильно обгореть. И самое странное во всей этой истории — то, что, когда мы их нашли и грузили на носилки, они и были обгоревшими… я бы даже сказал — мертвыми… А потом… — Он пожал плечами. — Вы правильно сказали: ни единой царапинки…
— И как вы это объясняете? — не отставал корреспондент.
Спасатель потер лоб, оставив на нем черные полосы.
— Ну, не знаю… — растерянно пробурчал он. — Разве что все они в рубашке родились…
Молодой человек с микрофоном изрек что-то о непостижимости везения, об умелых действиях спасателей и пожарных, и режиссер запустил другой сюжет.
Иван Дмитриевич скрипнул зубами.
Этого и следовало ожидать.
Не может не привлечь всеобщего внимания чудесное избавление от смерти сразу нескольких человек. Наверняка эти писаки — а может быть, и кто-нибудь из специалистов — уже начали копать эту тему. И пусть в сюжете о пожаре не была высказана гипотеза о том, что погибшие воскресли не сами собой, а с посторонней помощью, — теперь недалек тот час, когда кому-нибудь придет в голову эта мысль.
А это значит, что, возможно, очень скоро его вычислят, засекут и схватят за руку. И никакие голомакияторы тогда не помогут.
Значит, выход может быть только один. Все бросить и поскорее сматываться отсюда. Придется пожертвовать и работой, и пенсией — пусть все летит псу под хвост, раз уж так получилось!.. Главное — бежать как можно скорее, подальше от людей!..
Вернувшись на свое рабочее место, Иван Дмитриевич закрылся в кабинете, перед которым уже скопилась негодующая кучка посетителей, и в один присест настрочил заявление на имя председателя об увольнении по собственному желанию.
Он настолько был выбит из колеи лавиной неприятных сюрпризов, что лишь по дороге домой осознал одну очень важную вещь. И это открытие так поразило Ивана Дмитриевича, что он приказал автопилоту немедленно остановить машину.
В той хронике происшествий, отрывок из которой он недавно видел, были и другие сообщения. И без жертв там не обошлось. Ну-ка, ну-ка, припомним еще раз… Крупная автомобильная катастрофа на набережной. Два человека погибли, трое в тяжелом состоянии доставлены в больницу… Несовершеннолетняя школьница, возвращавшаяся поздно вечером домой с дня рождения подруги, изнасилована и зверски убита в городском парке. Рабочий-верхолаз из бригады, ремонтировавшей крышу многоэтажного административного здания, сорвался и разбился насмерть. И еще несколько утонувших, сгоревших, отравившихся…
«Но ведь меня за это время вызывали лишь два раза, если не считать того пожара! А значит, моя функция изначально заключается в том, чтобы воскрешать не всех мертвецов подряд, а лишь особо избранных личностей. И дело вовсе не в том, что мой Дар ограничен определенным расстоянием. Большинство из тех людей, которых я должен был воскресить, но не был затребован для этого, погибли в радиусе моего действия. Некоторые — чуть ли не у меня под носом…
Следовательно, есть какой-то критерий отбора. Некто или нечто делит всех погибающих неестественной смертью на достойных продолжать существование на этом свете и на недостойных этой участи. А когда выбор сделан, он, или оно, задействует меня…
Интересно: в чем же заключается этот критерий? И существует ли он вообще? А самое главное — кто стоит за всем этим и дергает меня за невидимую ниточку, как марионетку, заставляя воскрешать только нужных мертвецов? Ведь не может же природа, если мой Дар имеет естественное, если так выразиться, происхождение, слепо, наугад тыкать пальцем: мол, оживи вот этого и вон того, а этих — не надо, перебьются?!»
Тут Иван Дмитриевич покосился в окно, и то, что он увидел, заставило его оцепенеть и невольно затаить дыхание. Словно он наступил на мину и теперь боится сделать хоть малейшее движение…
Машина стояла как раз напротив городского морга.
Однако никакого Зова он не ощущал.
«Вот и еще одно подтверждение того, что я прав в своих выводах, — подумал он, не сводя глаз с серого здания с тщательно затемненными изнутри стеклами. — Этот дом битком набит мертвецами разного возраста, пола и социального положения. Как убитыми, так и умершими своей смертью. Некоторые хранятся в холодильных камерах больше недели и промерзли не хуже мамонтов. Других привезли только сегодня, и они лежат штабелями в приемном отделении, терпеливо дожидаясь своей очереди на вскрытие…
Но все эти люди — вернее, бывшие люди — не нужны Силе, которая контролирует меня. И поэтому она . не подает мне команду «фас»…
Наверное, она, Сила эта, считает, что те, кто сейчас находится там, за темными стеклами, — не более чем шлак. Мусор, человеческий мусор… Отходы производства, так сказать. Только вот — производства чего? Новой породы людей, которые будут лучше нас, потому что станут более совершенными? Добрыми, великодушными, приятными во всех отношениях? И — бессмертными… Потому что их будет обслуживать такой же вот гаврик, как я, и если их угораздит погибнуть, не выполнив свою великую миссию до конца, он обязательно примчится к ним и вытащит с того света…
А все остальные будут подыхать, как дохли на протяжении многих веков. От болезней, от рук убийц, по собственной глупости. Потому что они — это навоз, плодородный гумус, на котором должны взрасти благоуханные цветочки человечества…»
Наконец Иван Дмитриевич опомнился. «Кончай разводить философию, — сказал он сам себе. — А
