Теперь, кажется, уже весь мир понял, что Политбюро СССР добивается мирового владычества и мирового коммунизма; и только третья партия – партия Уоллэса в Соединенных Штатах и Экуменический Совет в Женеве не постигли еще этого. Но в серьезных политических кругах обсуждаются только конкретные планы советских коммунистов, а именно: что они предпочитают – революцию или войну? Ответ гласит: революцию – всегда и везде; войну – только там, где она не грозит советам разгромом; но угрозу войной – везде и всегда, поскольку эта угроза не рискует сорваться в невыгодную войну.
При таком положении дел Политбюро сделало за последние годы целый ряд серьезных промахов.
1. Оно рассылало всюду тоталитарно зараженных дипломатов (Молотова, Громыку, Вышинского и др.), которые разговаривали с другими державами революционно-обличительным, угрожающим презрительным тоном. Этот тон считается у Советов очень полезным для мировой революционной пропаганды и должен выражать непримиримую революционную позу: мы-де с вами вообще разговариваем только потому, что «наши» вас еще не свергли. Это был тон не великой державы, строящей мир в мире, а тон революционной партии. От этого престиж советской власти, поднятый усилиями и геройством русской армии на большую высоту, стремительно падал за эти годы: весь мир начал понимать, что он имеет дело не с Российской державой, а с революционной советчиной. «Революционер без манер» провалился на дипломатическом экзамене.
2. Этот сварливо-агитационный, ненавистно-угрожающий тон истолковывался другими державами не как обычный агитационный нахрап революционеров, а как угроза новой войной, что было до Крайности невыгодно советской власти. Ее дипломаты пробудили и напугали разоружившиеся было народы и вызвали процесс всеобщего ответного вооружения. Своей бестактностью они сомкнули фронт своих врагов и навредили себе сколько могли. Вместо того чтобы «уйти на отдых». Соединенные Штаты в ответ на это осознали и прощупали свою «внешнюю стратегическую линию»: от Кореи до Персии, от Турции до Италии и Испании, от Южной Америки до Ньюфаундленда и от Греции до Белграда, от Берлина до Норвегии. Англия закончила свою «линию Монтгомери» поперек Африки. Европа стала смыкать свои ряды. И только французские социалисты поставили свою партию выше государства и армии.
3. Все последние выступления Политбюро в Европе были столь же недипломатичны и ошибочны: это были вредные для мировой революции – революционные эксцессы, эксцессы властного нетерпения, за которыми не стояло реальной силы. Террор в восточно-европейских малых государствах заставил всю остальную Европу, а за ней весь мир понять сущность коммунистической революции; доклады беглецов оказались вполне убедительными. Переворот в Чехословакии погасил последние сомнения. Греческое восстание обнаружило авантюризм и слабосилие Коминформа. Ноябрьское восстание во Франции и июльская вспышка в Италии бесцельно промотали революционный ряд в массах, вызвали поправение в народе и укрепили государственные силы страны. Берлинский нажим превратился в настоящую школу правильного обхождения с советской угрозой и с революционным нахрапом. Все это вызвало вдобавок антикоммунистическую реакцию в восточно-европейском крестьянстве, первое проявление которого мы видели в Югославии.
4. Итак, советская власть преждевременно выложила на стол свои революционные и стратегические «козыри» и навредила себе этим. Вечная угроза войной неумна: она вызывает отпор и вооружение; она выдыхается и, наконец, заставляет выяснить реальность самой угрозы. Для разрешения последней задачи был пущен в ход весь англосаксонский аппарат, давший с востока согласные и единогласные сведения.
Советская власть в данное время к войне неспособна, и ее козыряющие угрозы несерьезны. Военная промышленность строится лихорадочно, но квалифицированные отделы ее не на высоте. Инженерно-технический кадр, истребленный при Ежове на 50 процентов и за тем жестоко пострадавший во время войны, не справляется со своей задачей. Для развертывания плана не хватает рабочих рук: уже теперь не хватает одного миллиона рабочих, в 1949 году будет нехватка в два миллиона, к 1952 году – в десять миллионов. Надежда увезти соответственное количество рабочих из малых государств Восточной Европы – слабая. Рабочие изведены длительным недоеданием, жилищными условиями, холодом и террором; их квалифицированный кадр продолжает редеть; новые рабочие из пролетаризованных крестьян работают на фабриках примитивно, с браком и авариями. Железнодорожный транспорт в расстройстве. Продовольствие – тоже; ожидается снова введение карточек. Восстановление разрушенных областей и сельского хозяйства до уровня 1940 года – неосуществимо ни в шесть, ни в восемь лет, названных Сталиным в 1946 году. Застращенные советчики обманывают центр и дают ложные сведения, преувеличивая «успехи». Жертвы войны исчисляются в 15 миллионов людей; страна обескровлена; она потеряла в войне своих лучших бойцов и множество «опытных» партийцев. При соприкосновении с Европой советские воинские части быстро разлагаются. Дезертиры оккупационной армии исчисляются, за последние пять-шесть месяцев, в 60000 человек (в том числе и офицеры, и генералы). В Политбюро разброд мнений и борьба «направлений».
Этим объясняется то обстоятельство, что членам только что созданного в Вашингтоне Конгресса (конец июля) было доверительно сообщено следующее: вся разведка показывает единогласно, что советская власть «блеффирует» в Берлине, что открытие военных действий Советами не подготовляется и что всякая военная тревога неуместна. Правительство Соединенных Штатов намерено в дальнейшем вооружаться и готовиться, посылать бомбовозы и войска в Европу, вести открытую радиополемику с Советами и энергично беседовать в переговорах. Но без крайней необходимости американцы войны не начнут.
О раздорах
С чувством величайшего удручения и стыда приходится слышать и читать о длящихся раздорах в эмиграции. Речь идет не о разномыслиях – они естественны и неизбежны, ибо перед нами мировая обстановка величайшей сложности и каждый русский человек пережил и перестрадал так много, что ему естественно возвышать свой голос и высказывать свое мнение, хотя бы и не во всем компетентное; здесь необходима взаимная терпимость. Речь идет и не о различных организациях, возникающих на поверхности эмигрантского быта; они тоже естественны, а может быть, даже и полезны. Речь идет о раздорах: об этой взаимной нетерпимости, о раздражении, о перенесении скопившегося в сердце негодования и, может быть, ненависти с общего врага друг на друга, о потребности «расправиться» с инакомыслящими, обличить его в чем-то, оскорбить, унизить намеком, а может быть, и не намеком, а потоком позорящих инсинуаций, обвинений и поношений.
Все это вредно русскому делу, ибо отвлекать наши чувства и помыслы от борьбы с главным, общим врагом, с врагом России.
Все это недостойно патриотической эмиграции.
Все это, наверное, разжигается вражеской агентурой, директивы которой нам хорошо известны. Поэтому нам следует установить по отношению к этим раздорам и раздорщикам единообразную линию поведения приблизительно такого направления:
1. В раздорах мы совсем и никак не участвуем. Экономия сил! Душевная гигиена! Служение делу!
2. К раздорщикам мы предъявляем повсюду одно и то же требование: «Прекратите свару! Возражайте по существу, спокойно и достойно! Остановите поношения! Русское дело требует чистых рук и достойного тона! Оно требует патриотической сосредоточенности, а не партийных страстей; политического такта, а не интриги; поднятого забрала, а не закулисной стряпни и не ругани; взаимного благожелательства, а не пачкотни. Нравы советской печати и советских сборищ позорны и для нас неприемлемы».
3. Кто не считается с этими требованиями политического приличия и превращает состязание о правде в раздор и клевету, тот должен быть корректно изолирован, до бойкота включительно, не считаясь ни с какими его «связями» или «угрозами». Ибо на него падает подозрение в преднамеренном
