назначения от великого князя или вследствие победы и завоевания города. Выбирались же князья из состава единой правящей династии, соблюдавшей, независимо от веча, свою очередь родового старшинства и решавшей вопрос «удела» то взаимным соглашением, то взаимной усобицей. А так как «город без князя» был явлением краткосрочным и преходящим, лишенным суда, управления и дружины, то надо признать, что государственный строй Древней Руси сочетал в себе черты республиканские с чертами монархическими. Беспристрастный историк определит древнерусский «город» как монархию, ограниченную непосредственным народоправством.
С начала XII века в Новгороде при таком смешанном государственном строе постепенно стала намечаться тенденция к ограничению княжеской власти. Посадник назначался уже не князем, а вечем (с 1125 года); князь уже не давал без посадника ни грамот, ни волостей, ни суда и не увольнял никого без суда и вины; его финансовое положение регулировалось все теснее и строже; он утратил право «выводить людей» (на поселение в другие волости) и приобретать недвижимую собственность в Новогородской земле и т. п. Словом, князь превращался из князя в пришлого «гастролера», в полубесправного «кормленного» (т. е. наемного) чиновника, который больше «титуловался», чем правил и командовал. Понятно, что князья стали неохотно идти на зов Новгорода, а наиболее даровитые и энергичные или не шли совсем, или уходили по примеру Мстислава Удалого. Тогда Новгород оставался при посаднике и тысяцком, а князем его оказывался то Тверской князь, то Владимирский, то Московский, а то даже и Казимир Литовский. Но именно эта республиканская тенденция и погубила самостоятельность Новгорода.
Огромная территория новгородского севера требовала сильной власти, а между тем власть «Господина Великого Новгорода» слабела от внутреннего расслоения на классы, от партийных распрей и интриг. Нужна была ратная сила (и против запада, и против «своих» непокорных – то инородцев, то устюжан, то жителей двинской земли), а военная мощь новгородцев падала. Вечевой порядок, справлявшийся с делами одного города, не справлялся со сложным торговым хозяйством великого севера, с конкуренцией других русских княжеств и с осложнениями, вечно грозившими от Литвы, от Ливонского Ордена и от шведов. Вечевая громада не могла постигнуть органической связи Новгорода с остальной Россией: она искала своей «вольности» и думала «самоутверждаться» на свой риск и страх. Россия, как единый народ и единое государство, могла спасаться от напора других народов только монархическим единением, а не вечевыми интригами и драками, да еще в северо-западном «бастионе» страны. Присоединение Новгорода к Московскому царству было органической необходимостью; нельзя было ждать, чтобы новгородцы добровольно отдались Ливонскому Ордену, наподобие Пскова в 1240 году (партия пораженцев-предателей!), или шведам, или полякам… А ведущие слои Новгорода не обнаруживали ни национального достоинства, ни государственной мудрости Александра Ярославича Невского, ни политической дальнозоркости московских князей. Так республиканствующее вече новгородских сепаратистов было обречено и погибло (1478, при Иоанне III), тогда как во многих русских городах (кроме Пскова) мы долго еще находим городские вечевые собрания, даже и в Смутное время (XVII век).
2. Смута. Напрасно мы стали бы искать республиканских настроений в эпоху великой Смуты. «Междуцарствие» не имело никакого отношения к «республике». Пересекалась династия Мономаха; надо было выбирать другую. Выбрали Бориса Годунова, и родовитые бояре («княжата») стали немедленно интриговать против него, сами «подыскиваясь на царство» и мечтая о троне. С. Ф. Платонов решительно склонен к мысли о том, что Дмитрий Самозванец был «пущен» именно интригующим боярством и «подхвачен» поляками и иезуитами. В России Самозванец опирался (помимо этих национальных врагов России) на монархические и анархические настроения масс, которые и создали ему успех. На третий день после его падения (19 мая 1606 г.) был уже провозглашен новый царь – Василий Шуйский. В ответ на это «вольное казачество» выдвинуло целое множество мелких самозванцев (числом до 15: «Петра Федоровича», «Августа князя Ивана», «Лаврентия», «Федора», «Клементия», «Савелия», «Симеона», «Василия», «Ерошку», «Гаврилку», «Мартынку» и других), – а польские интервенты предпочли своего, крупного, Тушинского Вора. Ясно, что за отсутствием законного Государя люди разделились: одни стояли за полузаконного Шуйского, другие выдвигали поддельных, самозванцев, авантюристов, от которых ждали классовых подачек и угождений.
Так шло до самого конца Смуты: все искали Царя. Одни – в Польше (кто хотел Владислава, кто Сигизмунда), другие в Швеции, третьи помышляли даже о Габсбургах; иные хотели Тушинского Вора, а потом «Маринкина воренка», о коем Патриарх Гермоген писал, что он «нам отнюдь не надобен»… И самая «Семибоярщина», засевшая в Кремле с поляками, имела от москвичей прямое поручение «Государя на Московское государство выбрати», для чего она и сносилась через Жолкевского с королевичем Владиславом: так что в Москве правила тогда не то польская диктатура с недоизбранным, отсутствующим иноземным Царем, не то боярская олигархия, все только избиравшая иноземца в русские Цари. Но республики не было и следа.
3. Не только республиканская «форма», но и республиканская «идея» отсутствуют в России в XVII и XVIII веке. Ни один из дворцовых переворотов, которые имели место в 1682 г. (регенство в Софии), в 1689 г. (единодержавие Петра), в 1725 г. (воцарение Екатерины I), в 1730 г. (воцарение Анны Иоанновны), в 1740 г. (правление Анны Леопольдовны), в 1741 г. (воцарение Елизаветы Петровны), в 1761 г. (воцарение Екатерины II) и в 1801 г. (воцарение Александра I), – ни один из этих переворотов не имел республиканского характера. О республике не помышляли и заговорщики, убившие Императора Павла Петровича. Идея диктаториальной республики появляется лишь у Пестеля и исчезает после его казни в подполье русского интеллигентского мечтания; эта идея была занесена в Россию бурей французской революции и рассудочным «просвещением» XVIII века с его верою в отвлеченное доктринерство.
4. Что касается русских народных масс, то у них на протяжении всей русской истории заметны два тяготения: государственно-строительное, с верою в монархию, с доверием к Царю и с готовностью самоотверженно служить национальному делу; и государственно-разрушительное, с мечтою об анархии или, по крайней мере, о «необременительной власти», с жаждою имущественного погрома и захвата и с «верою» во всяческую нелояльность (традиция «удалых добрых молодцев»). Это второе тяготение к анархии четыре раза разгоралось в России всенародным пожаром: в Смуту, при Разине, при Пугачеве и при Ленине. Но оно не исчезало бесследно и в промежуточные времена, обнаруживаясь в целом ряде больных явлений русского правосознания. Постепенно тяга к анархии передалась и русской интеллигенции (Бакунин, Л. Толстой, Кропоткин). «Широки натуры русские: нашей правды идеал – не влезает в формы узкие юридических начал». К анархии были склонны (обычно сами того не замечая) и русские либералы.
Но во всем этом не было исторически ни республиканства, ни республиканской традиции. А потому не было и республики – до самого 1917 года. Республикой подарил Россию именно «февраль», и последствия этого «подарка» русский народ не расхлебывал еще и поныне.
Россия есть живой организм
Когда нам ставят вопрос, как это могло случиться, что русский народ в эпоху второй отечественной войны (1914-1917) предпочел имущественный передел национальному спасению, мы отвечаем: это случилось потому, что русское простонародье, а также и радикально-интеллигентское правосознание не было на высоте тех национально-державных задач, которые были возложены на него Богом и судьбою. Русский человек видел только ближайшее; политическое мышление его было узко и мелко; он думал, что личный и классовый интерес составляют «главное» в жизни; он не разумел своей величавой истории; он не был приучен к государственному самоуправлению; он был нетверд в вопросах веры и чести… И прежде всего он не чувствовал своим инстинктом национального самосохранения, что Россия есть единый живой организм.
И с этого нам надо теперь начинать. Это нам надо уяснить себе и укрепить в наших детях. Россия есть организм природы и духа – и горе тому, кто ее расчленяет! Горе – не от нас: мы не мстители и не зовем к мести. Наказание придет само… Горе придет от неизбежных и страшных последствий этой слепой и
