обычаю, закрывал до глаз черный платок. Люди шарахались от него, как от недоброго духа. Решили, — это посольский телохранитель.
Архонт нашел Гикию на женской половине дома. Перед нею лежал список «Одиссеи». Но молодой женщине сегодня нездоровилось, поэтому она не столько читала, сколько томилась в полусне.
Гикия с утра никуда не выходила. Служанка Клеариста не осмеливалась беспокоить хозяйку. И странным образом получилось так, что дочь Ламаха еще ничего не знала об известных уже всему Херсонесу касающихся ее намерениях боспорян.
Но все же их прибытие тревожило Гикию. Как истинная дочь Ламаха, она с недоверием относилась к Боспору. Однако то была тревога за отца, за других, а не за себя. Когда отец вошел, она поднялась ему навстречу.
— Ну, зачем они пожаловали?
— Как? Ты еще не знаешь?
— Нет.
Ламах тяжело опустился на скамью.
У старика не поворачивался язык сказать, что… о боже! Архонт горестно вздыхал и прятал от дочери глаза. Ламах до сих пор не мог простить себе, что поддался на уговоры покойного рыботорговца, старого друга, и выдал Гикию за него замуж. Он думал, ей будет хорошо. Теперь архонт понимал — именно он виноват в злосчастной судьбе дочери. Старик не раз клялся не идти впредь против ее желания…
И вот, в силу обстоятельств, ему опять приходится навязывать ей свою волю.
— Чего они хотят? — сердито настаивала Гикия. — Отвечай прямо, отец!
— Отвечу прямо, доченька, — глухо сказал архонт. — Только… выслушай меня спокойно. Пусть Дева придаст тебе твердости… — Старик еще раз вздохнул, затрудненно и хрипло, и просипел, потрясая кулаками: — Асандр просит… за своего сына Ореста.
— А! — Гикия уронила руки. Побрела к ложу. Села на циновку и потерла узкой ладонью горячий лоб.
— Доченька! — жалобно воскликнул архонт. — Не волнуйся…
Кто бы поверил, что это — непримиримый и упрямый первый архонт Херсонеса, не дающий противникам народной власти свободно вздохнуть? Он был сейчас жалок и растерян. Любовь к дочери являлась его тайной и единственной слабостью.
Гикия заставила себя подняться и отошла к окну.
Жена Ореста.
Губы херсонеситки страдальчески искривились. Ее существо при всей тоскливо-ожидающей жажде женского счастья, отчаянно воспротивилось, не желая подчиниться незнакомой, грубой, чужеродной силе. Сердце не соглашалось раскрыться навстречу тому, чего не обогрело прежде теплым дыханием.
Стать женой Ореста… Вечно пьяного, одичавшего человека, слухи о котором летят по всей Тавриде. Что значит одно имя его! «Горец, дикарь».
Она никогда не видела боспорского царевича, но отчетливо представляла косматого верзилу с багровым, опухшим от вина лицом, толстыми волосатыми руками, диким взглядом и хриплым голосом. Нечто вроде дряхлого Асандра, только еще хуже. Стать женой этакого чудовища!
Гикия повернулась и упала к ногам архонта:
— Отец!..
— Ты не согласна, доченька? — спросил старик уныло. — Нет?
— Отец!
Ламах не узнавал голоса дочери. Обычно мягкий, певучий, как звук флейты, он исходил сейчас из самых глубин груди, глухо дрожал, прерывался, переходил в сдавленный стон.
Два часа, потный и взлохмаченный, прибегая то к ласке, то к угрозе, то к жалобной просьбе, Ламах доказывал дочери, что она непременно должна выйти замуж за сына боспорского царя, что это не просто соединение двух людей разного пола, а большое событие, от которого зависит, может быть, судьба Херсонеса и так далее, но Гикия односложно отвечала:
— Нет! — И, потеряв терпение, сказала: — Не слишком ли ты жесток, отец! Ведь я живой человек, а не льняная веревка, чтобы связывать вместе волка и козу.
— Живой человек! — вскипел архонт. — Живой человек должен быть и веревкой, если понадобится. Это нужно для Херсонеса, пойми!
— Для Херсонеса! А я? Моя судьба, жизнь? Ты не думаешь о них. Что мне Херсонес? Почему я должна жечь ради него свое сердце? Разве я не имею, как любая другая женщина, права хотя бы на маленькое счастье?
— Вот как? — разъярился Ламах. — А кто дал человеку право жертвовать большим ради малого? Э, да ведь ты не человек, ты женщина. Разве может женщина понять, что к чему? Ну, пойдешь за Ореста?
— Нет!
Ламах ушел совершенно истерзанный. Выслушав сбивчивые объяснения архонта, Поликрат сразу помрачнел. Старик не мог этого вынести — удалился прочь, затем вернулся и, насупив брови, попросил высокого посла не терять надежды:
— Подождите до утра. Женское сердце — воск, быстро растопится. А где — кхм! — почтенный Орест? Он прибыл с вами?
— Он среди нас, — холодно ответил глашатай. — Он… на корабле. Утомился в дороге. Отдыхает.
— Так вот — кхм! — пусть царевич отдыхает пока.
Ламах, представлявший Ореста примерно таким же рогатым и козлоногим Паном — богом лесов, покровителем стад, наводящим ужас на людей, каким рисовала его себе Гикия, не хотел, чтоб молодой боспорянин появился в городе прежде времени: своим отвратительным видом Орест мог только укрепить в молодой женщине упрямое нежелание выйти замуж.
Эх, разве архонт согласился б отдать единственную дочь на растерзание гнусному порождению ехидны, если б не забота о республике?
Не согласиться — нанести Асандру тяжкое оскорбление.
Отказ — серьезный повод для крупной ссоры. Дело может дойти до войны. Война… Сколько денег, сил, хуже всего — человеческих жизней — придется затратить, чтоб отстоять независимость!
Гикия не хочет это понять, хотя она, бедняжка, по-своему совершенно права.
— Не теряйте надежды, — хмуро сказал архонт, провожая Поликрата в отведенное ему помещение.
— Хорошо, — проворчал боспорянин. Закрыв за собою дверь, глашатай задал Фаону вопрос: — Спит?
Эвпатрид отрицательно покачал головой.
Глашатай прошел в следующую комнату. Здесь сидел, сгорбившись, возле узкого решетчатого окна человек с черным платком на лице. Глубоко запавшие синие глаза вопросительно взглянули на посла.
— Не согласилась! — злобно бросил Поликрат.
Человек поднялся. Платок упал с лица, и посол увидел криво усмехающиеся губы Ореста.
Асандр ждал вестей из Херсонеса.
Скрибоний не ждал никаких вестей. Он действовал. Все чаще в дымных жилищах скифов, глинобитных лачугах маитов, каменных саклях северо-кавказских горцев заходил разговор о том, что приспело время убрать старого царя.
— Говорят, Скрибоний — внук Митридата Евпатора, — доверительно сообщали тайные посланцы спирарха. — По примеру деда, он ненавидит Рим, ищет опору среди местных племен. Вспомните недавний набег. Асандр умышленно, чтобы восстановить вас против честного человека, преувеличивает в своих речах численность погибших горцев. На самом деле Скрибоний нарочно медлил в походе, чтобы дать кавказцам время отступить в горы и угнать с собой весь захваченный скот. Вам нужен такой царь, как Скрибоний. Он друг скифов и маитов. Он изгонит греческую знать, и вы сделаетесь хозяевами всей Тавриды.
— Может быть, — задумчиво кивали осторожные старейшины.
— Ведь вы ненавидите Асандра, не так ли?
