нему, он крепко обнял их и окаменел, угрюмый, сутулый, с бровями, резко сдвинутыми к переносице.
Посидев так, он выскреб дочуркам из сумки на поясе по горсти орехов, выпрошенных по пути домой у зажиточного соседа. Мягко, с сожалением, отстранил детей от себя. Выбрал из сваленных на крыше жердей прямую, тяжелую, в пять локтей дубину. Повертел, ухватившись за середину, сказал, не глядя, помертвевшей жене:
— Если со мной… что случится, возьмешь детей, уйдешь к отцу.
…Через день гонец Ламприска доносил Асандру:
— Виноделы Тиритаки взбунтовались. Грозились перебить знатных граждан, разделить их имущество между собой. Бродяги кричали (прости, государь), что нужно свергнуть царя, объявить республику, как в Херсонесе.
При слове «Херсонес» Асандр насторожился.
— Погибли два архонта и тринадцать солдат, — продолжал гонец. — Ламприск опасно ранен. Солдаты сбили с ног и связали пятьдесят злоумышленников. Двадцать пять мятежников наткнулись на копья и окончили земной путь. Остальные разбежались.
— Переловить.
— Их ищут. Дозволь, царь, имущим гражданам Тиритаки заплатить долг за бунтовщиков и приобрести в собственность их хозяйства.
— Пусть будет так.
— Как поступить с теми, кто схвачен?
Асандр прищурился, стиснул челюсти, дернул себя за косматую седую бровь и бросил короткое:
— В каменоломню!
— Архонты взяли под стражу жен и детей бежавших мятежников. Что делать с ними?
— Жен и детей? — Старик зевнул и пожал плечами. — Распродать.
Весна. После угнетающе длительных, немыслимо обильных дождей сразу, без перехода, как это нередко случается на юге, наступила жаркая погода.
Солнце за три дня насквозь прогрело досыта напитанную влагой черную землю. По тонким щупальцам судорожно затрепетавших корней прошел живительный ток. Налились теплым соком семена, набухли клубни и луковицы, и почва разродилась прямо на глазах у радостно улыбающихся людей — со сладкой болью исторгла из себя, щедро извергла к свету целые охапки свежих ростков, побегов и молодой листвы.
Жаль ходить по улицам — ты можешь примять, незаметно для себя, по-детски беззащитную мураву, выбившуюся из-под каменных плит пучками яркой зелени. Пастушья сумка. Одуванчики. Тюльпаны… Они цветут даже на обмазанных глиной крышах туземных домов. А в степи за городом, чуть подует ветерок, перекатываются волны душистых трав. Весна!
Порой случались грозы. Но в коротких ливнях не было ни холода, ни нудности зимних дождей. Ливень быстро прекращался. В бело-розовых тучах на юго-западе открывался глубокий ослепительно-лазурный просвет. Он стремительно рос, расширялся. Небо очищалось. Воздух — теплый, влажно-прозрачный. До блеска вымыт каждый кустик, каждый росток. Степные холмы, кажется, придвинулись ближе к морю, да и само доброе море будто уменьшилось. Изменился цвет воды — после веселого дождя он не синевато- зеленый, напоминающий о студеной бездне, а легкий сиренево-голубой. Не море, а река, текущая из-за мыса. Небо в постепенно рассеивающихся облаках — низкое, хоть рукой достань, мир словно приветливо сомкнулся вокруг тебя, стал по-домашнему уютней.
Пожалуй, лишь одному человеку во всей Тавриде не было до весны никакого дела.
В часы, свободные от службы, солдат Филл, переодевшись в платье бедного горожанина, чтоб не отпугивать людей воинскими доспехами, слонялся в гавани среди изворотливых купчишек, пьяных матросов, растрепанных блудниц, бездарных поэтов и нищих бродяг, из-за постоянной безработицы привыкших к полуголодному безделью настолько, что они уже не считали зазорным существовать за счет мелких подачек, утратили всякую способность к труду и не стремились найти работу.
— Приглядывайся, слушай, запоминай, — приказал солдату хилиарх. И Филл приглядывался, слушал, запоминал. Вчера, например, он подслушал беседу торговцев, привезших из Кеп кто маринованную сельдь, кто зерно, кто шерстяную пряжу.
— Говорят, моряки из Киммерия заметили в проливе самого Драконта, — доверительно сообщил приятелям продавец рыбы. — Он с двумя или тремя головорезами плыл в ладье на юг.
— Да? А мне сказали, будто пират высадился под Казекой, — усомнился хлеботорговец.
— Феодосийцы твердят, разбойник показывался у них в заливе, — отозвался тот, кто хотел заработать на пряже. — Уж не в Херсонес ли направился Драконт?
— Все это вранье! Где Киммерий, где Казека, а где Феодосия? Не может один человек, хоть он и сам Драконт, находиться сразу в трех местах.
— В том-то и дело, что пирата видели в разное время. Откуда он взялся? Неспроста Драконт снова объявился у наших берегов. Что-то задумал проклятый грабитель.
— Ну, нам-то чего бояться? Драконт ведь не трогает боспорян.
— Да! Да! Это сущая правда. А почему? А? Почему Драконт столь доброжелателен к нам? Нападает на суда ольвеополитов, понтийцев, херсонеситов — особенно херсонеситов не любит, — ни эллину, ни варвару не дает прохода, а Боспор обходит стороной. Почему?
— Пусть тронет! Асандр живо до него доберется. Не таких молодцов царь выловил на Меотийском озере.
— Э, ты брось это! Ты думаешь, Полемон, царь Понта, слабей Асандра? Ничуть не слабей. А поймать Драконта не может. Почему? — Видимо, рыботорговцу не терпелось похвастать своей осведомленностью.
— Ну, заладил: почему, почему! Растолкуй, если знаешь.
— Рассказывают, — купец понизил голос, — будто у Драконта с царем договор: за то, что пират не грабит боспорские корабли, Асандр позволяет ему прятаться в лиманах Меотиды. Да и вообще, говорят, они старые друзья — Асандр и Драконт. Потому-то Драконта до сих пор не могут изловить, хотя за ним охотятся Херсонес, Ольвия, Византии, Синопа, Диоскуриада. Каково? — закончил рыботорговец торжествующе.
— Молчи, болтун! — зашипел продавец зерна, заметив, что их подслушивают. — Чего ты плетешь?
Сообщение Филла встревожило Скрибония.
Драконт?
Нет ли связи между ночной прогулкой Поликрата и появлением знаменитого пирата у берегов Тавриды? Если то, о чем говорили купцы, правда, и Асандр действительно находится в договорных отношениях с Драконтом, то не собираются ли во дворце устранить Скрибония с помощью морских разбойников.
Плохо. Очень плохо, что Скрибоний слишком мало знает о Драконте, хотя тот и знаменит и все такое. Бывает, слава человека — одно, а сам человек — совсем другое. Надо расспросить сведущих людей. Может, удастся выведать что-нибудь путное. Но… вряд ли. Сколько ни приходилось Скрибонию раньше слышать разговоров о Драконте, все топтались вокруг да около. Никто не знал достоверно, кто же такой Драконт, откуда он явился. Пират. Убийца. Грабитель… Тьфу! Кто в нашем веке не грабитель? Все мы пираты.
Однако что же затевает все-таки царь? Может, Скрибоний волнуется напрасно, замыслы Асандра вовсе не задевают его? Нужно разобраться.
— Следи! — приказал он Филлу свирепо. — Присматривайся к каждому, кто покажется не внушающим доверия. Возможно, — хилиарх перешел на шепот, — в Пантикапей заявится на днях сам Драконт. Я тоже буду спускаться в гавань. Найдешь у Гиппонакта. Заметишь подозрительное — беги ко мне. Ясно? Проваливай.
Филл чрезвычайно гордился собой.
Наемник, чужак в любой стране, он бродил по свету, переходя от хозяина к хозяину. Растеряв в бесконечных скитаниях и не всегда благородных приключениях остатка совести, он руководствовался при сделках одним простым и прямым, как нож, условием: кто больше даст.
Скрибоний, суровую привязанность которого Филл приобрел благодаря мелким доносам на
