— Сохраб — массагет! — резко сказал Кунхаз. — Он знает воинское дело лучше, чем я, и лучше, чем ты, Рами! Старейшина рода Оленя будет нашим верховным вождем, — пока не кончится война. Все согласны?
Кунхаз созвал народ и объявил решение Совета Старейшин. В знак одобрения воины издали звон оружием — все любили Сохраба. Старика подняли на трех сдвинутых вместе щитах. Затем Кунхаз не спеша сиял с головы обруч из белого, сплавленного с серебром золота и торжественно возложил его на темя Сохраба.
— Отныне ты наш отец! Да не перейдет враг твою тропу спереди, да не переступит он твои следы сзади! Да и не будет препятствия твоим ногам! Что прикажет начальник своим воинам?
— За дело!
Сохраб нанизал Рами и Рустама на клинок своего страшного взгляда.
— Слушайте меня, вы, двое! Вы не хотите, чтобы Сохраб стал вашим военачальником? Ладно! Однако помните: Сохраб пойдет туда, куда поведет его долг вождя, Кунхаз пойдет туда, куда поведет его Сохраб, племя апасаков — туда, куда его поведет Кунхаз! Если вы изберете другую тропу и откажете нам в помощи против персов, я прорублю топором ваши затылочные ямки! Дошли до вас мои слова?
Рустам переглянулся с Рами. Оба ответили в одии голос, первый — угрюмо, второй — заискивающе:
— Да, начальник!
— За дело! — повторил Сохраб.
Из городища поскакали во все стороны быстрые гонцы. В селениях апасаков тревожно звучали отрывистые выкрики вестников:
— Война!
— Война!
— Война!
В крепости стало тесно. С утра до ночи прибывали отряды, вооруженные как попало: одни несли мечи, луки, палицы, другие — дротики, секиры, а то и просто палки, камни и веревки.
Ширак наконец увидел знаменитых островитян: они пришли по глухой тропе, приземистые, облаченные в шкуры шакалов, и руки их сжимали огромные дубины из корневищ черного дерева. Всего, как и говорил Кунхаз, вожди собрали около семи тысяч воинов; около трех тысяч апасаков пропадало где-то на юго-западе, возле озера Желтых Тростников, и гонцы не нашли их в зарослях лоха.
Предводители отрядов требовали лучших мест. Чтобы все были довольны, Сохраб сам отводил воинам жилища. На крышах стен, достигавших двадцати локтей в толщину, и на верхних площадках четырех башен, под защитой выступов с бойницами, Сохраб поселил воинов. Внутри стен, в длинных сводчатых помещениях, он укрыл женщин и детей. Двор городища, свободный от построек, служил загоном для скота. На южной башне, через которую вели в поле ворота, старейшина разместил воинов своего рода. В случае внезапного нападения персов «олени» отразили бы врага более стойко, чем апасаки, владевшие мотыгами лучше, чем острыми мечами.
Стариков и женщин, не поместившихся в главном городище, Сохраб отправил в другие родовые укрепления, расположенные далеко в болотах. Для охраны мелких городищ (их было, около десяти) Сохраб выделил всего двести воинов: если апасаки победят, все так и так уцелеют, если потерпят поражение — все так и так погибнут, или попадут в плен, или разбегутся по зарослям. Словом — там будет видно.
Кунхаз извлек из тайника тяжелые слитки бронзы. Задымили костры. Металл плавили в каменных тиглях, отливали в глиняных формах наконечники для стрел и дротиков. Меняли на луках тетиву, заготовляли из тростинок древки для стрел, плели из ивовых веток щиты, чинили кожаные шлемы и панцири.
В общих заботах принимали живое участие и рабы.
— Видят боги — тяжела наша доля, — сказал невольник тохар, услышав о нашествии Дария. — Но лучше вечная служба Кунхазу, чем год рабства в стране персов.
— Рассказывают, что в Иране при постройке городов, дорог и каналов гибнет в месяц до сорока тысяч пленников! — отозвался раб яксарт, раздувая горн.
— Нас же посадили на землю, у каждого из рабов — свое хозяйство, — добавил раб авгал. — Нас редко подвергают побоям, заключают в оковы. Наши дети растут вместе с ребятишками господ.
— Поможем Кунхазу! — подал голос юноша из Хорезма, захваченный апасаками. — Мы, хорезмийцы, и вы, тохары, яксарты и авгалы, — такие же массагеты, как и апасаки.
— И царь персов — нам враг, как и апасакам! — подхватил тохар, взмахивая молотом.
Рабы работали старательно — Кунхаз обещал им свободу.
— Если победим, — прибавил он со вздохом.
Страшное наступило время. Кто знает, что ждет человека впереди? Кто останется жив, кто погибнет? Фароат уже не думала о жестоких обычаях племени. Она тайком проникала в глухое нутро северной башни и нетерпеливо ждала Ширака. Фароат пожелтела от тревоги за пастуха — чуткое сердце подсказывало массагетке, что для Ширака столкновение с персами добром не кончится.
Она долго смотрела в его глаза и спрашивала:
— Почему они у тебя синие?
— Моя мать происходила из племени яксартов. Говорят, этот народ высок, светловолос и синеглаз. Глаза у меня — от матери, волосы — от отца.
— Когда я гляжу в твои глаза, мне почему-то становится страшно. В них холод зимнего неба.
— Ничего не бойся. Мы будем вечно вместе. Разве я тебя оставлю? Ты лучше всех на земле! Из рук других женщин — вино как мутная вода, из твоих рук — мутная вода как вино.
Тут, в башне, и застал их Кунхаз. Все трое на некоторое время оцепенели. Придя в себя, старейшина схватился за меч:
— Преступление! Боги покарают наше племя! Так вот кто навлек нашествие персов! Ветру отдам тебя, беспутная девчонка!
Видя, что дело оборачивается плохо, Ширак оттолкнул Фароат и выдернул из ножен кинжал.
— Не кричи, старик, — сказал он угрюмо. — Бороду твою вырву!
Кунхаз, стискивая оружие, неподвижно стоял у входа и во все глаза глядел на Фароат. Она медленно подошла к Шираку, обвила его плечи тонкими бронзовыми руками. Очи женщины гневно вспыхнули.
— Разве преступление, когда человек соединяется с человеком? — крикнула она звонко. — Проклинаю обычаи, которые называют это преступлением!
— А-а… — прохрипел Кунхаз. — Вот что…
— Да! — бросила она старейшине в лицо. — Беги, кричи, что Фароат навлекла бедствие на племя! Бейте меня, бросайте в костер — все равно не оставлю Ширака!
Она затопала ногами.
— Хм…
Кунхаз повернулся и вышел.
— Все пропало, — сказал Ширак. — Сейчас прибегут.
— Так что же? Ты испугался? Не дрожи, спасемся!
Она сунула в руки юноши лук, сама взяла его кинжал. Они услышали за углом взволнованное дыхание. Вошел Сохраб.
— Опусти лук, — сердито сказал старик. Он посмотрел на Фароат, сжимавшую в руке оружие, и усмехнулся. — С таким телохранителем, Ширак, тебя не пронзит стрела, не разрубит секира. Ну, ладно. Идите. Вас призывает Кунхаз.
— Зачем? — крикнул Ширак.
— Там увидите.
— Отец! — прорычал Ширак. — Неужели ты предал сына?
— Осел!..
— Я никому не отдам Фароат! Я не могу без нее. Она не может без меня.
— Кто отнимает ее у тебя?
— Значит, мы умрем вместе?!
