вырвался крик.
— Поддается. — спокойно сказал Коэс. — А ну, еще удар. О эйа… вот!
Тупое рыло: тарана плавно отошло назад, повисло, покачиваясь над землей, потом стремительно пролетело к воротам и толкнуло их с невообразимой силой. Рухнули бревна. Подобно весеннему горному потоку, сметающему все на своем пути, толпа персов хлынула в городище.
Однако осаждающих ждало разочарование. Городище Кунхаза, как и, всякое другое крупное укрепление массагетов, имело двойные ворота — за внешними следовали главные. Между ними находился лабиринт из ложных, никуда не ведущих проходов. Углы и выступы лабиринта скрывали подлинный путь в крепость.
Персы наводнили закоулки предвратного сооружения и сгрудились так тесно, что не могли двинуться ни туда, ни обратно. Массагеты, мужчины и женщины, поражали их из-за парапетов стрелами, лили из котлов кипяток, швыряли камни и снопы полыхающего тростника. Персы завопили от ужаса. Воины задних рядов, вообразив, что в проеме завязалась рукопашная схватка, изо всех сил нажимали на передних, врывались по трупам товарищей в лабиринт и сами тут, же падали мертвыми. Ловушка поглощала все новые десятки воинов, и вскоре лабиринт стал походить на засолочную яму, наполненную еще трепещущей рыбой. Полководцев объяло смятение. Загремели длинные медные трубы. Обезумевшие люди, давя друг друга, отступили от южной башни.
Никто не понимал, что произошло. Тогда кто-то из родичей Бахрама рассказал персам об устройстве предвратного сооружения. Его выслушали и растерзали на месте за то, что он слишком поздно развязал язык. Вечером «орлы» все до одного бежали из становища персов.
Полководец держал совет у походного костра. Дарий грозно глядел на сподвижников. Они не поднимали на него глаз и молчали. Говорил мастер Мандрокл. Переводчик лидиец передавал его слова персам.
— Продолжать нападение на южную башню нет смысла: таран в лабиринте не поместится, без него же вторые ворота не разбить, — сказал наемник. — Лучше перенести «черепаху» к восточной стене. Холм в этом месте не очень крут, это облегчит работу тарана. Через пролом в стене проникнуть в городище легче, чем через предвратное сооружение. В нем, видят боги-олимпийцы, заблудился бы сам Тезей, тот, который не потерялся даже в лабиринте критского царя Миноса и убил чудовищного быка Минотавра.
Все одобрили предложение грека. Миновала еще одна ночь. Отряды, посланные на поиски провизии, не возвращались. На заре ассирийцы починили изрядно пострадавшую «черепаху». Она перекочевала к восточной стене. Снова загремели удары. Голову барана на бревне заменили острым бронзовым наконечником, и при каждом рывке тарана от стены отлетали огромные куски глины. Массагетов охватило беспокойство. Видя это, персы приходили в неистовство, лезли на стены и падали в кусты с раздробленными черепами. Предводители, боясь остаться без людей, разгоняли воинов бичами, но никто никого не слушал, никто никому не подчинялся. Каждый был сам себе царем и полководцем, и голод управлял толпами вопреки всяким приказам.
Таран умолк с наступлением сумерек. В стене зияла уже глубокая выбоина. Персы повеселели. До полночи в лагере точили кинжалы и чинили доспехи. Завтра, наконец, проклятое городище окажется у них в руках! А за стенами укрепления до утра раздавался стук топоров.
— Что они делают? — гадали бородатые ассирийцы.
— Кто знает, — пожимали плечами раскрашенные, как женщины, мидяне.
— Разрубают туши быков, ждут нас в гости, — говорили со смехом персы.
Едва забрезжил рассвет, греки были уже на ногах. Заработал таран. Под стеной росла куча осколков сырцового кирпича. К месту пролома со всех сторон стекались угрюмые воины. Они скрипели зубами от возбуждения. Отрывистые голоса разносились в тумане рассвета подобно лаю дозорных собак. Многие приготовили веревки, жерди, сплели из упругих веток ив крепкие лестницы.
Итак, наступило время последнего броска! Самые нетерпеливые, подсаживая друг друга и помогая себе кинжалами, шумно карабкались на башни. Массагеты сбивали их дубинами. Товарищи погибших, заслышав за стенами мычание коров и блеяние овец, свирепели от приступов голода и тоже лезли навстречу опасности. Жизнь каждого из воинов была для его матери дороже своего собственного сердца, но эти люди, развращенные долгим пребыванием в рядах падкого на добычу персидского войска, ни во что не ставили чувства своих матерей, жен и детей и заигрывали со смертью, как глупые ягнята с хитрой волчицей. Огромное скопище буйных, непокорных мужчин бродило вокруг укрепления и не могло ничего поделать с его немногочисленными, но упорными защитниками. Люди бледнели от унижения, задирали головы кверху и рычали от ярости, точно барсы.
Выбоина в стене росла с каждым часом. Персы ликовали. На стенах царило глубокое, напряженное молчание. В природе такое молчание, предшествует стихийному бедствию. Так случилось и здесь.
В полдень персы увидели наверху что-то необыкновенное. Громадное, корявое, оно медленно поднималось из-за стены. Лязгали цепи. Чудовище легло на парапет. То было гигантское бревно. Так вот почему всю ночь стучали топоры! Массагеты, по всей вероятности, срубили платан, который рос на середине городища.
Бревно качнулось и рухнуло вниз. Грохот его падения слился с треском тарана. Обломки осадного орудия полетели во все стороны. «Черепаха», отброшенная толчком, поскакала по склону холма, подобно коню, вставшему на дыбы.
Ошеломленные персы не проронили ни звука, словно их тут и не было совсем. На стене послышался смех. Тогда один из ассирийцев упал на разбитое тело тарана и заплакал громко, как дитя.
Все опустили руки. Потеряв надежду на захват богатой добычи, воины разбрелись кто куда. Предводители до хрипоты в голосе спорили в шатре Дария. Одни укоряли греков и ассирийцев:
— Почему вы взяли в поход один таран?
— Кто знал, что массагеты умеют оборонять крепости? — огрызались те.
Другие предлагали изготовить новое осадное орудие. Но из чего? Подходящего дерева не найти, пожалуй, во всей стране саков тиай-тара-дайра. Короткое и кривое бревно, сброшенное апасаками, для этой цели не годится. Мидяне посоветовали сделать подкоп, но, вспомнив о толщине холма, на котором стояло городище, махнули на свою затею рукой. Мандрокл настаивал: создадим насыпь, чтобы по ней взобраться на стену. Однако Ахеменид рассердился: на устройство насыпи понадобится много дней и много сил, а городище надо взять не позже чем завтра, так как припасы уже вышли. Персов и мидян, отправившихся за провиантом, все еще нет. Очевидно, они погибли. Голодные воины не слушаются начальников и толпами рассеиваются по стране апасаков. Их истребляют летучие отряды массагетов. Как быть?
— Пришел сак, друг Бахрама, — доложил Дарию страж. Полководцы умолкли. Телохранители царя пропустили в палатку Артабаза. Все эти дни лучник бродил по лагерю и думал о Фароат. Он высох и пожелтел от злобы и ревности.
«Шакал» сдержанно, не по-персидски, поклонился Дарию и его приближенным и сказал:
— Царь, ты не овладеешь этим укреплением силой. Там колодец, снопы сухого тростника для скота, много стрел. Пройдет месяц, пройдет два, пройдет три месяца, но вы не проникнете в городище.
— Ты меня утешил, — сурово усмехнулся Ахеменид.
— Хотите быстро? Сделайте так, чтобы осажденные сами открыли ворота.
— Как?
— Я скажу.
— Мы тебя слушаем.
— Что вы дадите мне за совет?
— Золото.
— Нет.
— Чего же ты просишь?
— Там, за стенами, женщина по имени Фароат. Когда захватите городище, отдайте Фароат мне.
— Мы отдадим тебе четыре женщины!
— Нет, мне нужна одна.
— Хорошо, будет по-твоему. Итак, в чем состоит твой совет?
— Когда массагету обрезают уши, для него нет выше позора. Община, из которой происходит урод, оставляет родные места и бежит в чужие страны, чтобы уйти от насмешек. Если уши обрезают
