монеты, чаши и браслеты, но Ширак ничего не слышал. Он задумчиво глядел на Тропу Гнева.
— Пастух, это все твое! — с отчаянием крикнул Ахеменид, ударив ногой в груду желтого металла. — Покажи нам, где вода! Покажи нам, где вода! Вода! Вода!
Сын Гистаспа зарыдал. Ширак очнулся, окинул сокровища равнодушным взглядом и отвернулся. Как, оборванец отказывается от таких сокровищ?!
Полководец Датис схватил Ширака за плечо и взревел, как буйвол:
— Покажи, где вода, или я проломлю тебе череп!
Мудрец Гобрия вцепился в другое плечо пастуха и прогнусавил ему на ухо:
— Покажи, где вода, или я своими руками сдеру с тебя кожу!
Пастух одним движением сбросил с плеч ладони персов, покачал головой и сплюнул.
— Вы хуже шакалов, да поразит вас Митра! — сказал он брезгливо. — Уходите от меня, грязные твари!
Лицо Дария перекосилось от злобы. Не помня себя, он вырвал у ближайшего телохранителя секиру и занес ее над пастухом.
— Уничтожу!
— Уничтожай! — Ширак усмехнулся. — Зато я победил тебя. Для чего рождается человек?..
Он поднялся во весь рост, протянул руки к востоку, захватил в легкие сразу три меха воздуха и закричал — громко, весело и протяжно, славя без слов, голосом души, восходящее солнце. Ясное око Митры ласково глядело с неба на свободного человека.
Хорезмийца ударили по голове. Полыхнуло в глаза пламя смерти. И Ширак увидел Фароат. Но пастух уже не помнил ни очей Фароат, ни губ Фароат, ни волос Фароат… Жена, доброе лицо матери, горы, барханы, тропы, городища, колодцы, заросли саксаула, стада овец, орлы, облака — все они пролетели перед ним как в сладком детском сне, и все они, непонятно как, слились в угасающем сознании массагета в один любимый, неповторимый образ — образ родной земли.
И образ этот жил в сердце Ширака до той доли мгновения, когда оно, сердце, сделало последний удар, пропустило через себя последнюю — крупную, красную, уже густеющую каплю крови…
— Ахурамазда отвратил от нас лучезарное лицо! Конец нам пришел, дети!
Дарий бросил секиру и упал на песок.
— Ахурамазда?! — вскипел Отанес. — Бог — в небе, он плохо знает земные дела! Ты нас погубил, сын Гистаспа! Кто гнал тебя в эту страну? Разве я не говорил тебе: «Вспомни о Кире»? С кем ты связался? Разве найдутся на земле воители, что покорили бы массагетов? Пусть варваров мало, пусть они бедны и плохо вооружены — их никто не сломит, ибо их закон — дружба и братство, и они ценят свободу выше всего на свете. Все полчища Ирана ничего не стоят перед этим народом, так как самый заклятый враг для твоих воинов — ты сам. Чего ждать от человека, воюющего по принуждению ради чужого денежного мешка? Ты не подумал об этом, тебя ослепила жажда добычи, поэтому ты и погиб. Торгаш! Недаром даже твое имя происходит от слова «золото».
Выкрики Отанеса хлестали царя, как бичи. У Дария волосы встали дыбом — он зримо представил себе, как Ариан-Ваэджа, великое государство, которое он сколотил мечом из многих стран, развалится, подобно дряхлой башне: опора исчезла, как дым, пропала в массагетских просторах!
Дарий схватился за голову. Снова мятежи, дым пожарищ, шествия непокорных толп… Ты мечтал, сын Гистаспа, молодым тигром навалиться на строптивых саков, моровым поветрием пройти по Черным, Красным и всяким другим пескам, искоренить все живое, что подвернется под руку? Ты мечтал обогнуть море Вурукарта, истребить сарматов, переправиться через Ра, разгромить скифов, ударить на Элладу, затем устремиться на запад, где люди, по рассказам греков, еще бродят в лесах, точно звери? Ты верил, что пределы державы персов раздвинутся до небесных чертогов Ахурамазды, что все народы и племена мира сын Гистаспа зажмет в своем кулаке, на правых и виноватых наденет оковы?
Мечты пошли прахом! Из-за кого же? Пастуха! О нет! За этим пастухом — какие-то грозные, страшные силы, непонятные ему, наместнику бога на планете. Дария объяло смятение. Он боялся сойти с ума. Гобрия! Гобрия! Он поможет советом, он найдет дорогу спасения! Но горбун оттолкнул руки царя, протянутые к нему, выругался и отвернулся. Датис! Вот кто не покинет в беде! Но полководец попятился от повелителя, как от бешеной собаки.
Союз тигра, шакала и гиены распался, как остов истлевшего скелета. Все трое жаждали войны против массагетов. Они заверяли один другого в преданности, но забыли свои клятвы при первой крупной неудаче. Такова дружба, берущая истоки в мешке золота.
— Что делать, о сын бога? — спросил Отанес ехидно.
— Все в руках Ахурамазды, — промямлил Ахеменид.
— Что делать, мудрец?
Горбун еще глубже втянул голову в плечи. Он был еще достаточно крепок, чтобы вывести из песков если не все войско, то царя и его приближенных. Но сознание того, что он, мудрец, которого почитали могучие самодержцы, обманут, как дитя, нищим пастухом, его ошеломило и обратило в ничтожество. Горбун мрачно озирал пустыню и ничего не понимал. Путаные, беспорядочно пролетающие в мозгу советника мысли напоминали бред раненого воина.
— Что делать, воитель? — обратился Отанес к Датису. Полководец ничего не ответил.
— Что делать, Мегабаз?
Молчание.
— Что делать, Коэс?
Эллин прохрипел на своем языке что-то похожее на проклятие.
Все чувствовали глубокое взаимное отвращение. Они с наслаждением распороли бы друг другу животы. Они с диким восторгом вырвали бы друг у друга трепещущие сердца. И от этого их удерживало лишь полное отупение, лишь неизмеримое бессилие тела и духа.
— Властители… — Отанес скривил губы и повернулся к воинам. — Предводителя арабов ко мне!
Из толпы лучников неторопливо, как бы с неохотой, выступил шейх Сулейман Эль-Кувейра.
— Слушаю тебя, господин, — сказал он угрюмо. Среди мятежников, на днях убитых «бессмертными», были и его сородичи.
— Вы — дети пустыни, Сулейман. Я слышал: вы находите воду там, где другие умирают от жажды. Не можем ли мы спасти людей?
— Подумаем, — сухо ответил араб.
Он подозвал к себе трех стариков-соплеменников и взобрался с ними на холм на берегу соленого озера. Прикрыв ладонями глаза, чтобы их не слепило солнце, арабы долго глядели на небо, потом на юг. Затем они отрывисто заговорили и слезли с бугра. Обойдя озеро, лучники разделились, легли на землю и поползли, как на охоте, осматривая камни. Вдруг Сулейман взмахнул рукой. Старики поспешили на зов Эль-Кувейры. Ухо Отанеса уловило гортанные возгласы следопытов.
— Над чем они там колдуют? — вскричал Оганес нетерпеливо.
Арабы не спеша направились к лагерю.
— Ну?! — сердито воскликнул Отанес.
— Вода близко, — спокойно ответил араб.
— Вода близко!!! — эти слова привели обессиленных людей в неистовство.
Тихо! — крикнул Сулейман. — Слушай, господин.
Мы смотрели на небо: птицы летят с юга и улетают обратно. Мы смотрели на юг: над краем земли — голубая полоска. Это горы. Мы смотрели на камни: на них — следы антилоп. Следы, ведущие на юг, плохие, слабые — животные устали, их мучила жажда. Следы, ведущие с юга, хорошие, отчетливые — антилопы шли с водопоя. На юге, в горах, за два перехода отсюда — вода!
— Если горы так близко, почему их не видно? — усомнился Отанес.
— Воздух горяч, пыли много, — пояснил араб.
Датис обернулся к воинам.
— Слушайте меня, эй, вы! Там, на юге, — вода. Кто ждет смерти — оставайтесь на месте, кто ищет жизни — вперед!
Положив изнемогающего Дария на носилки, персы, напрягая остатки сил, побрели на юг. Позади, на берегах соленого озера, лежали тысячи воинов. Эти люди не искали уже ни жизни, ни смерти — она сама
