— И это говорите вы! Я еще сейчас не могу прийти в себя от изумления. Кто, кроме вас, предвидел бы, что за выкупом явятся?
— Что же мне, по-вашему, прыгать от радости до потолка? Единственная конкретная нить в деле Шриверов и та оборвалась! Почему майор Мэлбрич не дождался моего сигнала?
— Слишком волновался.
— Хорошо, что он от волнения еще не уронил мне на голову атомную бомбу.
— Судя по вашему ехидному намеку, вы никак не можете мне простить. Но попытайтесь представить себя в моей шкуре! Меня прислали сюда, чтобы предотвратить огласку. А на моем пути, как назло, попадается единственный человек, который проникает сквозь тайны, как нож сквозь масло. Поскольку только дело Шриверов мешало вам разглядеть истину, мне пришлось прибегнуть к обманному маневру, чтобы подогреть ваш интерес. Сейчас, когда расколовшаяся водородная бомба стала пройденным этапом, я могу со спокойной совестью исповедаться.
— Не стоит, генерал. Ваша исповедь запоздала. Впрочем, я даже не питаю к вам неприязни из-за этого обмана.
Действительно, генерал Дэблдей вызывал в Муне даже некоторое восхищение — почти такое же, как в детские годы тот удивительный фокусник, что на виду у всех распиливал женщину, а потом с такой же легкостью воскрешал. Даже в том, что генерал пришел как будто с повинной, проявлялась недюжинная ловкость ума. Мастерски разыгранная подкупающая чистосердечность — вот блистательно отточенное оружие, которое генерал довольно рискованно, но почти всегда с успехом пускал в ход. Муну вспомнилась пресс-конференция. Вместо того чтобы отрицать атомную тревогу, чуть не приведшую к всемирной катастрофе, генерал Дэблдей сыграл в откровенность и этим добился результата, который в данную минуту был куда важнее, — заставил журналистов поверить всему, что говорилось о радиоактивной опасности в Панотаросе.
— Ваши ложные ходы сильно осложнили предложенную вами шахматную партию, — продолжал Мун. — Мне, как профессионалу, это даже приятно. Особенно я вам благодарен за подозрительную таверну «У семи разбойников», в которой якобы видели Гвендолин Шривер. — Мун чуть не прикусил язык, злясь на себя за невольно вырвавшуюся фразу.
— Я еще и сейчас убежден, что это была неплохая выдумка, — рассмеялся генерал. — То, что вы раскусили ее, делает честь и вам… и мне.
— При чем тут вы?
— Потерпеть поражение от более умного противника — тоже честь. А теперь, когда шахматная партия окончена, разрешите заверить вас, что в моем лице вы имеете не только ценителя, но и друга.
— Если вы оцениваете как дружескую услугу средство передвижения, предоставленное в мое распоряжение как неизбежный придаток к сержанту Милсу, то покорно благодарю.
— О нет! Тем более что он, один из лучших людей нашей секретной службы, на этот раз не оправдал надежд. Но мы, пусть с запозданием, все же узнали, из какого источника Минерва Зингер почерпнула свое «ясновидение» насчет Панотароса.
— Допустим, я в этом виноват. — Мун пожал плечами.
— Я говорю не о вас, а о ложном ходе, которым вы, в свою очередь, осложнили задачу. — Генерал сделал многозначительную паузу. — Арестовать или хотя бы выслать из Испании за проживание под фальшивым именем и с чужим паспортом было бы проще простого, а я вместо этого предоставляю мистеру Дейли возможность наслаждаться своим инкогнито. Разве это не доказательство моей дружбы?
— Поскольку вы, вероятно, успели выяснить, по чьему предложению он это делает, то пришлите счет за дружескую услугу мистеру Шриверу!
— Не будьте так желчны, мистер Мун. Я ведь действительно готов оказать вам любую помощь. — Сверкающие стекла генеральского пенсне так и излучали доброжелательность.
— Боюсь, что после провала завтрашнего праздника вам самому потребуется помощь, причем «скорая помощь»! — Мун пытался прикрыть иронией неприятное чувство частичного поражения. То, что генерал Дэблдей, в свою очередь, свел на нет его козырный туз, лишало Муна свободы маневрирования.
— Вы, к сожалению, не так далеки от истины. Если Куколка уедет, придется вызвать не «скорую помощь», а траурный катафалк. — Генерал усмехнулся. — У нас газетчикам верят куда меньше, чем гадалкам, а политикам и подавно. Без блистательного бюста Эвелин Роджерс завтрашнее купание превратится в холодный душ. Честно говоря, я пришел к вам именно из-за нее. Убедите ее остаться! Если она кого-нибудь и послушает, то это только вас.
— Нет.
— Я понимаю, мистер Мун, вам не нравятся наши методы. Но можно не одобрять термоядерное вооружение и все же быть хоть немного патриотом. На карту поставлен международный престиж Америки! Неужели эти слова для вас ничего не значат?
— Генерал, простите, но я устал…
— Ну что ж, вы принуждаете меня вспомнить мою бывшую профессию. Заключим торговую сделку. Если Куколка уедет, вместе с ней придется уехать и ее поклоннику Хью Брауну.
— Если вы настаиваете, то и я вынужден вспомнить свою теперешнюю профессию. У меня есть честный способ задержать Куколку в Панотаросе.
— Какой?
— Арестовать ее по обвинению в похищении Гвендолин Шривер. Я могу показать под присягой, что за выкупом приходила она. Это вас устраивает?
— Чушь! — Генерал Дэблдей резко встал. Ничем иным он не прореагировал на по-своему сенсационное сообщение Муна. — Обойдусь и без вас! У меня еще осталось одно средство…
— Если это средство для выращивания волос, то снабдите им заодно жителей Панотароса. Когда они облысеют из-за вашей атомной стратегии, то им в отличие от Куколки даже не на что будет покупать парик, — мрачно пошутил Мун, заканчивая полуночную беседу…
Спать Муну не хотелось. Надо было многое обдумать, в особенности новую ситуацию, возникшую в связи с демаскировкой Дейли и угрозой генерала выслать его. Но мысли Муна против его желания упрямо возвращались к одному обстоятельству, уже давно глодавшему его изнутри. Поддавшись первому инстинктивному порыву, он, несмотря на явную бессмысленность своей затеи, устроил ловушку, которая почти захлопнулась. Не таким уж идиотом он оказался со своей засадой у пещеры. Но логика восставала против неоспоримого факта. Как-то не верилось, что Краунен, имевший в Панотаросе сообщников, не узнал о смерти Шриверов. Куда вероятнее предположить, что он, не рассчитывая больше получить выкуп от миссис Шривер, обратился непосредственно к Джошуа Шриверу — послал письмо или позвонил. Эта мысль пришла Муну уже в Малаге. Еще не заезжая к эксперту-графологу, он депешей-«молнией» послал Шриверу соответствующий запрос. Странно, что Шривер все еще не ответил, — времени как будто прошло порядочно. Может быть, опять находится в шоковом состоянии?
От Шривера лихорадочно работавшие мысли снова вернулись к Куколке. Все, казалось, было предельно ясно, не оставляя лазейки для сомнений. Но невозможно требовать трезвую рассудочность от свидетеля, который видит одного и того же человека одновременно пожирающим бифштекс и парящим подобно бесплотному ангелу в воздухе. Мун все опять и опять был вынужден твердить себе: не могла Куколка прийти за выкупом! Не могла! Ведь она-то подавно знала, что миссис Шривер мертва. А что-то внутри Муна также настойчиво шептало: а кто же в таком случае принял ее обличье? Для чего? Может быть, это мираж, такая же ловушка, как телеграмма о кремации или донесение Роберто Лимы о мадридской встрече с Гвендолин?
Подсознательно Мун все время прислушивался, есть ли звуки в соседней комнате. Ничего не слышно. Должно быть, Куколка уже уехала. Имел ли он право выпускать ее из Панотароса? Все, что было загадочного, необъяснимого в деле Шриверов, словно в фокусе сконцентрировалось вокруг Куколки. Принимать в таких обстоятельствах правильное решение чрезвычайно трудно. И все же Мун не жалел о своем бездействии. Пусть уезжает!
