Зуммеру, что их присутствие нежелательно. — Надеюсь, завтра смогу порадовать вас приятным известием.
Оставшись в номере вдвоем с Фрексой, Борк без обиняков спрашивает:
— Как называется судно?
— «Советская Латвия».
— Превосходно. Надо полагать, на борту найдутся также и латыши?
— Какое это имеет отношение к забастовке?
— А вы подумайте!.. С латышом, я полагаю, мы быстрей найдем общий язык… Кстати, позвоните-ка господину Дикрозису! Он в свое время помог мне утрясти один весьма щекотливый вопрос…
Консул звонит в редакцию.
— Сейчас он будет здесь, — сообщает Фрекса и закуривает сигару. — Я все еще не возьму в толк, что вы задумали?
— Неужели провинциальная атмосфера Криспорта так подавляет мыслительные способности?.. Посмотрите сами: лоцманы объявляют забастовку. Когда? Именно в тот момент, когда в Криспорт прибывает советский пароход со своим лоцманом на борту. Неужели даже это не наводит вас на подозрения?
— Это может быть совпадение.
— Вы, мой друг, старомодны. — Преисполненным презрения жестом Борк показывает на мебель в стиле ампир — тяжеловесные вазы, хрустальную люстру. — Так же, как обстановка в этом номере… Вам не вредно бы попутешествовать, прокатиться, скажем, в Америку, проветрить мозги… Там никто не держится за античную мебель и не придерживается архаичных взглядов. Среди лоцманов у вас есть свой человек?
— Мы, конечно, старомодны, но не до такой степени, — улыбается консул. — Есть, и притом в забастовочном комитете.
— Это уже кое-что… Вы говорите — совпадение? Так вот, мы докажем, что это не совпадение…
— Каким образом? Велите Дикрозису напечатать в своей газете соответствующую статью? Или самолично выступите в парламенте с громовой речью? Прошли времена, когда у нас верили в подобные небылицы.
— Небылица? — С хорошо разыгранным изумлением Борк перестает выгружать из саквояжа туалетные принадлежности. — Наша задача — превратить ее в действительность… с помощью свидетелей!
— Где же вы возьмете таких свидетелей?
— Если русские сумели найти человека, который может провести судно в Криспорт, то они же не откажут мне в любезности и снабдят нужным свидетелем…
— Теперь уразумел… — улыбается консул.
— Что именно?
— То, что со временем вы станете не только министром внутренних дел, но и премьер- министром.
— Благодарю! — Борк польщен. Он приступает к бритью. — Пока удовольствуюсь министерским постом. Ваше счастье, что я смог приехать. Без меня вы, чего доброго, поперли бы напролом. Истинный полководец сам творит наиболее выгодные условия битвы с врагом. Можете не сомневаться — ваши лоцманы в самое ближайшее время возобновят работу. Полагаю, у них навсегда пропадет охота бастовать.
Фрекса выпускает струю дыма. Углубляясь в раздумья, он забывает стряхнуть пепел. Борк, с удовлетворением оглядев гладкую щеку в зеркале, оборачивается.
— Не вижу радости на вашем лице, — замечает он.
— Отчего же!.. Как скоро вы рассчитываете добиться результата, доктор?
— Не знаю, — пожимает плечами Борк. — За два дня, за три… Во всяком случае до начала дебатов в парламенте по торговому договору с Россией.
— Ах, вот откуда дует ветер! Если вам удалось бы доказать, что русские прибегают к подрывной деятельности…
— Это провалило бы торговый договор! Совершенно верно! Наконец вы сообразили, что по меньшему поводу я, в столь ответственный момент, не помчался бы сюда сломя голову из столицы?..
В дверь постучали.
— Должно быть, Дикрозис! — Фрекса открывает, но тут же хочет ее захлопнуть.
Однако Швик расторопнее. Он отпихивает консула и вбегает в комнату.
— Зайдете в другой раз, — пробует выдворить его Фрекса. — Неужели не понимаете, что у меня серьезный разговор с доктором Борком?
— О! Доктор Борк! О! Как только мне Зуммер сказал, я тут же бросился сюда. Моя последняя надежда на вас! Ах, прошу прощения, впопыхах забыл представиться. — Швик подает визитную карточку. — Швик! Погребение оптом и в розницу… Всегда рад стараться…
— Потом, потом! — Фрекса пытается вытолкнуть его за дверь.
— Десять тысяч несчастных в Бергхольме!.. Голод!.. Нехватка медикаментов! — скороговоркой выпаливает Швик, в страхе, что ему не дадут выговориться до конца. — Два парохода гробов!.. Необходимо прекратить эту забастовку!.. Христианское погребение…
— Не извольте беспокоиться! — самодовольно улыбается Борк. — Забастовку мы скоро похороним.
— О! — Слезы радости наворачиваются на глаза Швика. — Вы даруете мне жизнь! Но когда? Когда? Это вопрос жизни и смерти!
Вместо Борка отвечает Фрекса:
— Трудно сказать… Возможно, через месяц… Возможно, через пару недель… Не так ли, доктор? — Фрекса многозначительно смотрит на Борка.
Когда дверь за стонущим Швиком закрывается, Борк глядит на консула и подмигивает.
— Ну да, — неохотно признается консул. — У каждого свои частные интересы. Вы заинтересованы в провале торгового договора с Россией…
— А вы с помощью забастовки жаждете прижать к стенке конкурентов.
Консул довольно потирает руки.
— Мы друг друга понимаем… Не впервой сотрудничаем, верно ведь, Борк?
Появление Дикрозиса прерывает их разговор.
— А, господин Дикрозис, приветствую вас! — Борк гостеприимно усаживает его. — Давненько не видались. Криспорт еще не стал для вас маловат?.. Я подумываю, не предложить ли вам место в столице… Когда ко мне перейдет министерство внутренних дел…
— Мы все на это надеемся, господин Борк. — Дикрозис морщит лицо в подобострастной улыбке. — Чем могу служить?
— Консул сказал, вы выходили навстречу советскому пароходу? Команда на нем — ваши соотечественники, латыши? И главное: кто проводит судно в Криспорт?
Внимательно прослушав рассказ Дикрозиса, Борк заказывает телефонный разговор со столицей. Затем обращается к Фрексе:
— Так видите, я был прав! Полководец сам создает выгодные условия боя. Могу поздравить вас с победой!
— Не понимаю… — бормочет консул.
— Я же сказал, вам пора проветрить мозги. Вот, этот советский штурман… Как его там?
— Если не ошибаюсь, Тайминь, — подсказывает Дикрозис.
— Не имеет значения… Трудно даже придумать что- либо лучше… Жил в Криспорте, работал и водил дружбу с лоцманами… Понимаете, что это нам дает?
— Но вы же еще с ним не разговаривали, — возражает Фрекса.
— Нет никакой необходимости… Сами подумайте… Этот человек латыш. Ему тридцать пять лет. Из них десять он прожил при советском режиме…
— Это очень плохо.
