Омото саркастически заметил:
— Учти, это прожженный делец.
И все же, как и предполагал Цугами, без пяти девять в приемной появился Миура и не мешкая приступил к делу:
— Мое мнение: на восемьдесят процентов — будет дождь, на двадцать — сохранится хорошая пошла. Я сейчас в положении канатоходца, с риском для жизни балансирующего на проволоке. И все же я делаю ставку на эти двадцать процентов. Итак, господин Цугами, что вы теперь скажете о нашем разговоре? Хотя Миура и сравнил себя с «канатоходцем, с риском для жизни балансирующим на проволоке», он нисколько не колебался, предлагая сделку. Как и накануне, он прямо глядел в глаза собеседнику и с поистине наглым спокойствием ожидал ответа. И тут случилось неожиданное.
— Давайте не будем больше об этом говорить, — послышался голос Омото. Слова эти прозвучали настолько резко, что Цугами чуть не поперхнулся. Видимо, самоуверенность Миуры подействовала на Омото, как красная тряпка на быка. «Как? Из-за этого юнца потерять шестьсот восемьдесят тысяч иен?! Ни за что!»
— Вот как? Понимаю, — улыбаясь неизвестно чему, произнес Миура и, больше не касаясь своего предложения и поговорив для приличия несколько минут о нынешних тенденциях в экономике, решительно направился к двери с видом человека, успешно закончившего важные переговоры.
Проводив Миуру, Омото, еще не остывший от охватившего его возбуждения, сказал:
— Сто тысяч иен я постараюсь раздобыть сам. К полудню принесу. — Потом вытер лицо платком и добавил: — А завтра, я уверен, будет хорошая погода и никакого дождя — попомни мои слова, Цугами.
Омото ушел и вернулся чуть позже двенадцати. Передавая Цугами сверток, он вскользь предупредил, что деньги взял у друга. Тем самым он дал понять, что вернуть их надо будет с процентами. О своей выгоде Омото не забывал.
Не было и двух часов, когда Цугами появился на стадионе. Тасиро был в конторе и курил, поставив жаровню между ног.
— Все в порядке? — спросил он.
— Вот, возьми! — Цугами вытащил из портфеля объемистый сверток и небрежно кинул его на стол.
— Прекрасно! Вот за это спасибо! — Тасиро не спеша стал рассовывать деньги по карманам своего кожаного пальто. То, что не поместилось, он завернул в фуросики.[15]
— Было бы неплохо получить еще тысяч двести — триста, да не люблю иметь при себе слишком много наличных, — хрипло рассмеялся Тасиро.
Тут появился дежурный журналист.
— Представляешь, — воскликнул он, обращаясь к Цугами. — В четыре утра раздается стук в дверь. Я проснулся, спрашиваю, что случилось, а мне говорят: принимайте рис, ячмень и сакэ! Значит, Окабэ, который осушил вчера две бутылки виски и едва держался на ногах, все же не забыл о своем обещании. Цугами кивнул, пристально вглядываясь в окно, где среди голых ветвей ему почудились маленькие, насмешливые глазки Окабэ.
Вечером в ресторане в Нисиномия Цугами дал банкет в честь владельцев быков. От газеты присутствовали Омото, Цугами и несколько репортеров. Все прошло гладко, если не считать одного забавного случая. Хана Митани, владелица быка, которому прочили победу в завтрашнем поединке, полная женщина лет сорока, внешне мало похожая на крестьянку, впала в истерику, опрокинула стол и, громко крича, стала поносить своего соседа.
— От кого другого, а уж от Кавасаки ни за что не приму чашку с сакэ, — кричала она. — Нам нужна победа. Я все поставила на карту, направляясь сюда. Старик отец и дети мои сейчас совершают омовение, чтобы молитвы их дошли до Будды!
С покрасневшим от сакэ лицом Хана Митани стояла, прислонившись к стене, и орала на своего соседа. Она не была пьяна. Просто страстное желание победы привело ее в состояние, граничащее с помешательством. И когда Кавасаки — владелец быка, которому тоже прочили победу, — предложил ей выпить чашку сакэ, нервы ее не выдержали.
— Что и следовало ожидать, — сказал Тасиро, подходя к Цугами. — Газета создала нездоровый ажиотаж вокруг предстоящего зрелища. — С чашкой сакэ в руках Тасиро стал обходить столы, успокаивая возбужденных гостей. Цугами же в это время думал о том, что, занятый подготовкой зрелища, он забыл самое существенное: поединок — это сражение живых существ, и не столько быков, сколько их владельцев. Да и не только он. Об этом забыли Омото и Окабэ, Миура и даже Тасиро.
Цугами проснулся в дежурной комнате на третьем этаже. Монотонный шум снаружи заставил его буквально выпрыгнуть из постели и броситься к окну. Дождь! Он настежь распахнул створки и высунул руку наружу. Редкие холодные капли ударили в ладонь. Видимо, дождь начался недавно. Цугами взглянул на часы. Пять утра. Цугами был в спальном кимоно и вскоре почувствовал, что его бьет дрожь от утреннего холода. Он быстро накинул пальто, по темной лестнице на ощупь спустился на второй этаж и из редакторской комнаты позвонил на метеостанцию. Заспанный недовольный голос дежурного сообщил прогноз: «Облачность с прояснениями». Не успел Цугами возразить, как в телефонной трубке раздались короткие гудки.
Вернувшись в дежурку, Цугами забрался в постель и попытался уснуть. Но сон не шел. Дождь усилился, пошел град, время от времени порывы ветра хлестали в окно мокрой крупой. В семь утра, так и не сомкнув глаз, Цугами встал. Зазвонил телефон.
— Черт подери, дождь! — послышался голос Омото.
— При небольшом дожде можно начинать. До девяти утра еще два часа времени, — возразил Цугами.
— Но ты не видишь, что дождь усиливается? — В голосе Омото звучала растерянность.
К восьми часам в редакции собрались все сотрудники, имевшие отношение к бою быков. Дождь то ослабевал, то вновь разражался с еще большей силой. Было все же решено ехать в контору, и все присутствующие, разместившись в пяти машинах, отправились на стадион.
В конторе одиноко сидел Тасиро и прихлебывал чай. С висевшего на гвозде кожаного пальто стекали капли дождя.
— Да, попали мы в переплет. Но ничего, любое дело подстерегают неожиданности, — пробормотал он.
На сразу постаревшем лице его особенно резко выделялись морщины. Тасиро казался спокойным, но это было спокойствие неудачника. Чуть позже прибыл Омото. Он был очень расстроен, ни с кем не заговаривал и лишь нервно мерил шагами комнату. Время от времени он выходил наружу, возвращался промокшим до нитки, плюхался на стул и с неприступным видом набивал табаком трубку.
К десяти часам дождь ослабел и небо начало проясняться.
— Ну, дождик вот-вот кончится, и засияет солнышко, — весело сказал кто-то.
— Может, начнем в час? — предложил Омото.
— Соберется тысячи три — не больше, — возразил Цугами, который пока еще не проронил ни слова. Голос его прозвучал отрешенно.
— Пусть соберется три тысячи, пусть даже две — все равно надо поскорее начинать, иначе прогорим! — настаивал на своем Омото.
К одиннадцати часам дождь прекратился. Сотрудники газеты помчались к ближайшим станциям электрички и стали расклеивать наскоро изготовленные объявления: «Бой быков начнется в два часа!» То же сообщали громкоговорители, установленные на стадионе.
К двум часам понемногу стали собираться зрители: старики и студенты, дети и домохозяйки с неказистой снедью, завернутой в фуросики, демобилизованные солдаты, еще не снявшие форму, и нарядно одетые молодые парочки — в общем, публика самая разношерстная. Из окна конторы было видно, как люди небольшими группками пробирались на свои места.
Цугами стоял у ближних рядов и бесстрастно, словно посторонний, наблюдал, как узкими, но
