аллее. Ни я, ни она не произносили ни слова, шагая по освещённому косыми вечерними лучами асфальту. Наши длинные тени шагали рядом, держась за руки. Сегодня был День Поцелуя.
Я веду её в комнату и усаживаю на маленький диванчик. Примостившись рядом с ней и устроив голову у неё на плече, я закрываю глаза. В голове ещё шумит от нурофена, во всём теле слабость, в коленках дрожь. Чуть-чуть подташнивает, но уже не так сильно. Рука Альбины сжимает мои пальцы.
– Настенька, зачем ты это?.. Ты такая молодая, красивая… Зачем тебе умирать? Как тебе могло прийти такое в голову?
Я вздыхаю.
– Сама не знаю… Депрессняк какой-то накатил. Так вдруг тошно стало, как ещё никогда не было. Отец запил… А ты сказала, что у нас ничего не получится… Вот меня и заклинило.
Она прижимает руку к груди, будто у неё вот-вот разорвётся сердце, делает глубокий дрожащий вдох.
– Значит, из-за меня… Это я виновата.
Я глажу её по рукаву.
– Аля, ты не виновата…
– Как же не виновата, если… – Её голос прерывается, она хватает меня и прижимает к себе, как будто боится, что я исчезну. – Если бы я знала, что ты выберешь смерть, я бы… Нет, я ей тебя не отдам! – Её дыхание щекочет мне шею, губы касаются моего уха. – Ты моя. Слышишь? Моя!
– Я твоя, Аля… – Я сама обнимаю её, а в груди у меня больно и сладко.
– Я чувствовала, что ты… что с тобой что-то не так! Я места себе не могла найти! – шепчет она мне в шею. – Слава Богу, что я успела… Не смей, слышишь, больше не смей так делать! Нет, этой костлявой старухе я тебя не отдам, пусть и не мечтает! Ты моя. Ты будешь жить… И жить ты будешь только со мной!
– Да, Аля. – Я прижимаюсь к ней всем телом и всем сердцем говорю «да». Я принадлежу ей, она моя госпожа и хозяйка.
Она крепко целует меня в губы, в лоб и в глаза, откидывается на спинку диванчика. Я потихоньку встаю: хочу выпустить воду из ванны. Рука Альбины тревожно сжимает мою, не пускает.
– Куда ты? Анастасия!
Какой у неё строгий голос! Мне нравится эта строгость, потому что в ней звучит беспокойство и любовь. Я глажу её по плечу.
– Не волнуйся, Аля. Я только воду из ванны выпущу, она там уже ни к чему.
Я выдёргиваю пробку, вода шумит, уходя в трубу. Перечитываю записку, морщусь: что за чушь! Рву её в клочки и бросаю в мусорное ведро. Нож кладу на место, где ему и положено быть, и угроза прячется в ящик. Выбрасываю и пустую упаковку от таблеток. Я собираюсь вернуться к Альбине, но внезапный приступ дурноты и головокружения принуждает меня опуститься на табуретку. В глазах темно, в ушах трещит хор будильников. Часть таблеток успела всосаться, но большую их часть я всё-таки вытащила из себя обратно. Некоторое время мне будет не по себе, но я не умру.
– Настя! – слышу я сквозь хор будильников строгий, но любящий и полный беспокойства голос.
Я вздрагиваю и выныриваю из коварного Ничто. Голос Альбины спасает меня от забытья, и я вскакиваю на ноги, забыв о слабости. Со всех сторон смыкается искрящаяся пелена, пол уплывает из-под ног, и я проваливаюсь в тошнотворное и гулкое Ничто.
– Деточка моя!
Моего лица касаются ладони Альбины, и их прикосновение такое нежное, осторожное и испуганное, что мне хочется встать и успокоить её, но сразу встать не получается. Альбина надо мной на коленях, а я лежу на полу, в проходе, ведущем в кухню. Наверно, это был обморок, другого объяснения нет.
– Настенька, тебе плохо? Может, надо «скорую» вызвать? Малыш, не пугай меня! Настя!
Она приподнимает меня, прижимая к себе: она вообще очень сильная, а тревога за меня придаёт ей ещё больше сил.
– Настя! – кричит она, встряхивая меня.
Преодолев слабость, я обнимаю её за шею.
– Всё хорошо, Аля, не волнуйся. Я просто резко встала… У меня, наверно, давление упало. От нурофена такое может быть.
– Это же отравление, Настя! А если тебе станет хуже?
– Не волнуйся, всё пройдёт. Я почти все таблетки из желудка выполоскала… Что-то успело всосаться, но это не смертельно, поверь. Сейчас мне надо просто пить побольше жидкости, лучше зелёного чая, он мочегонный. Сейчас попробую встать…
– Не надо, милая. Держись за меня.
Она берёт меня на руки и встаёт. Я в шоке цепляюсь за её плечи, а она держит меня железно, хотя она вовсе не Шварценеггер.
– Аля, ты что? – испуганно бормочу я. – Ты же надорвёшься! Не надо поднимать такие тяжести!
– Любимая девушка – не тяжесть, – отвечает она.
Она несёт меня обратно в комнату, а я подсказываю ей дорогу. Мне неловко и стыдно оттого, что не я ей помогаю идти, а она, слепая, несёт меня. Возле диванчика я всё-таки уговариваю её опустить меня, и она ставит меня на пол, но из объятий не выпускает: её губы тянутся ко мне. Они попадают мне в щёку, нащупывают мой рот и влажно обхватывают. Горячая щекотная нежность заполняет меня.
На дисплее мелькают цифры: сорок, шестьдесят, девяносто, сто двадцать, сто пятьдесят. Воздух начинает выходить из манжеты, сначала тихо, а потом прибор начинает пищать в такт пульсу. Цифры мелькают в обратном порядке. Молчаливая пауза длится долго: признак низкого давления. Результат – 90/55.
– Сколько там? – озабоченно спрашивает Альбина.
– Низковато. Девяносто на пятьдесят пять. – Я снимаю манжету и кладу прибор на место.
– Так, зайка, ложись, – командует Альбина.
Я повинуюсь. Альбина держит меня за руку, поглаживая и пожимая пальцы. Тепло её ладони на моей щеке заставляет моё сердце сжаться. Она склоняется надо мной и нежно целует. Волосы её парика щекочут мне лицо, я отражаюсь в щитке её очков.
– Аля, сними ты этот дурацкий парик, – предлагаю я. – Чего тебе меня стесняться?
Я сама стаскиваю с неё парик, она смущённо поглаживает голову.
– Почему дурацкий? Это хороший парик, натуральные волосы.
– Так тебе лучше, – говорю я.
– С лысой головой? – усмехается она.
– Да, – убеждённо говорю я. – Мне так больше нравится.
В подтверждение этого я сажусь и глажу её по голове.
– Ладно, малыш, отдай. – Рука Альбины тянется за париком.
– Не отдам. – Я целую её в висок.
– Настя, отдай, – нервничает она.
Я со вздохом возвращаю ей парик, и она берёт его, но не надевает, а держит на колене. Я потихоньку снимаю с неё и очки, под которыми вместо глаз – рубцы. Шрамы у неё и на щеках, и на лбу, нет их только на губах и подбородке. Ожог был такой глубокий, что до конца их убрать не удалось даже после трёх пластических операций. Я осторожно касаюсь их кончиками пальцев, тихонько поглаживаю. Альбина мягко отстраняет мою руку, но я касаюсь шрамов губами.
Глава 3
