со старшим братом Михаилом. Яму копали при них же, и Михаил, чем-то рассерженный, схватил обеими руками сани, на которых их привезли, и отбросил от себя на несколько саженей. На него надели «железа» весом в два пуда, «стул» (плечевые железа) весом в 30 фунтов, ручные (12 фунтов) и ножные (19 фунтов) кандалы и замок для них весом в 10 фунтов. В. Романов погиб в «земляной тюрьме» от истощения, хотя сердобольные жители посылали своих детей носить ему квас и молоко… в дудочках. Несмотря на свою необыкновенную силу, не прожил года и брат его…
В «земляной тюрьме» сидела и знаменитая помещица Салтычиха (Д.Н. Салтыкова), прославившаяся изуверскими истязаниями своих дворовых девушек. Слухи о ее мучительствах дошли до широких кругов общественности, и правительство вынуждено было начать официальное расследование. Оно подтвердило, что свирепая помещица замучила до смерти 38 дворовых людей; кроме того, ее подозревали в убийстве еще 26 человек, но доказательств этому «не нашлось». Юстиц-коллегия присудила отсечь помещице голову, однако Сенат решил смягчить приговор: бить Салтычиху кнутом на площади, а потом сослать в Нерчинск в каторжные работы. Императрица и это наказание смягчила: на Красную площадь помещицу привезли на позорной колеснице, в саване, привязали к позорному столбу, где она под снежными хлопьями простояла около часа. Затем ее снова усадили в повозку и увезли в старый Ивановский монастырь. Здесь Салтычиху поместили в «земляную тюрьму», располагавшуюся под соборной церковью, где она просидела около 11 лет.
Не спасали от монастырских казематов ни болезнь, ни возраст. Малолетний казачий сын И. Панасенко был заключен в Соловецкий монастырь за убийство 8-летней девочки. Самому «преступнику» было тогда 10 лет, и убийство произошло случайно, однако он пробыл в тюрьме шесть лет, а потом был отдан в солдаты.
В допетровское время право ссылать в монастырские тюрьмы принадлежало только царю, патриарху, митрополитам и архиереям, то есть люди попадали туда без решения суда. Но были случаи, что туда попадали и вопреки решению суда, когда в борьбе с «преступными мыслями» правительство не находило поддержки даже в бюрократической судебной среде.
В монастырские тюрьмы часто отправляли людей, деяния которых не подпадали ни под какую статью закона, а с точки зрения евангельских истин они вообще заслуживали всяческого уважения. Но в основном в монастырских тюрьмах сидели так называемые религиозные преступники, вся вина которых заключалась в своеобразном понимании ими тех или иных вопросов веры, той или иной евангельской истины, а порой и того или иного житейского принципа.
Многих несчастных суровый режим доводил до умственного расстройства, но в монастырские тюрьмы ссылались и просто психически больные люди, в бреду которых начальство усматривало хулу на религию. Например, в 1820-х года шатался по монастырям один юродивый; зимой и летом он ходил босой и рассказывал всякого рода истории, вроде того, что святые архангелы – Гавриил, Михаил и Рафаил – и Святитель Николай ослушались Всевышнего Владыку, за что и были посажены под арест в небольшую избу. Юродивого арестовали и посадили в Шлиссельбург, потом он побывал в Литовском замке, в монастыре на Ужме, все церковные обряды исполнял, но крестился двумя перстами. Монастырское начальство усмотрело в его поведении умственное расстройство и послало его на медицинское освидетельствование, после чего врачи сделали такой вывод: «У крестьянина Сергеева при возбуждении религиозных ощущений воспламеняется необыкновенный энтузиазм, и воображение его, напитанное, может быть, какими-либо невежественными понятиями о духовном мире, выходит из правил здорового рассудка, но обществу вреда наносить не может». Однако Синод не согласился с мнением врачей, что крестьянина Сергеева можно оставить на свободе, и отправил его в Соловецкий монастырь.
Ссылали в монастырские тюрьмы и только за «сумасшествие», и ничего больше за такими узниками не числилось. Например, дворовый человек С. Трифонов – «как он есть сумасшедший, оттого и происходили разные непристойные слова, и для того во всем том, что он при разговорах произносить будет – не верить». Протоиерей Савва Стоянов в 1813 году был отправлен в Суздальский Спасо-Евфимьевский монастырь «на содержание в сем монастыре за повреждением в рассудке».
Вообще состояние узников этого монастыря часто пестрит такими выражениями: «по причине исступления его в уме», «для содержания по сумасшедствию», «по причине помешательства ума его» и т. д. А в сентябре 1894 года в «арестантское отделение Суздальского Спасо-Ефимьевского монастыря был посажен крестьянин Рахов за распространение им штунды»[15]. Инструкция предписывала «держать его там впредь до обнаружения им искреннего раскаяния и исправления». Штундистом узник никогда не был, а к такому обвинению послужила его деятельность на пользу ближним. Невежество народа, бедность его и непробудное пьянство – все возбуждало в Рахове глубокое сострадание, и он, насколько позволяли силы, вносил в окружающий его ужас утешение и помощь. В глухой деревушке он обучал грамоте крестьянских детей, старался воздействовать на взрослых, и скоро его проповеди стали давать желаемый результат. Однако местному духовенству деятельность Рахова не понравилась, и против него возбудили уголовное дело. Он переселился в Архангельск, где тоже вскоре сделался благодетелем всех обездоленных, словом и делом помогал беднякам, случалось, что при встрече с нищим отдавал ему свою шубу… В тяжелый 1892 год он открыл в разных концах города столовые, где кормили голодных; устроил мастерские и «дом трудолюбия», для бесприютных открыл ночлежный дом.
Но и в Архангельске Рахова не оставляли в покое. Духовенство донесло в полицию, будто он не исполняет некоторые церковные обряды. Во всех основанных им учреждениях полиция произвела обыск, но ничего подозрительного не нашла и оправдала Рахова. И тогда духовенство обратилось в Святейший Синод с ходатайством о заключении Рахова в Суздальский монастырь, где он пробыл семь лет. Архимандрит Досифей докладывал, что узник «вел себя прилично и благопокорно, религиозных заблуждений не обнаруживал, к церкви был усерден и приобщался ее святых тайн». В 1898 году к этим отзывам добавилось: «Освобождения заслуживает», однако освобождения не последовало. Рахова лишь перевели из одиночной камеры в келью и «поместили среди братии монастыря» – опять же под строгий надзор монастырского начальства.
Новый архимандрит, назначенный после смерти отца Досифея, тоже отмечал в своих рапортах, что Рахов не был сектантом. «Он соблюдает все посты и обряды, ежедневно ходит к обедне, участвует в хоре певчих, почитает иконы, перед которыми зажигает в своей келье четыре лампады, свободно беседует со всеми при его открытом характере о предметах веры. И никто в продолжение пяти лет – ни начальство, ни духовник, ни иеромонахи – не заметили в нем никаких заблуждений. Только по неопытности и молодости лет он слишком горячо относится к чужим недостаткам и разочарованно смотрит на современных христиан».
Однако это послание не подействовало, и архимандрит шлет новый рапорт, но уже осторожнее: «Если по указу Святейшего Синода признавались в нем (Рахове. –
Соловецкие узники прошлых веков
Соловецкий монастырь с высокими каменными стенами, украшенными восемью башнями из дикого камня, располагался «на студеных, крайсветных, темных и нелюдимых островах, где не только здоровье человеческое, но и железо ржавеет». Строить его начал в 1584 году соловецкий монах Трифон. В своем основании монастырские стены имеют кирпичные арки в форме лежащего усеченного конуса, который своим узким концом обрезан наружу. Внутри этих стенных и башенных арок монах Трифон устроил «кельи молчательные» (каменные мешки), которые не одно столетие служили для ссылаемых сюда арестантов гробами. В таких камерах стены, пол, потолки, лавки и полки – все было сделано из дикого камня; находились они на 3–4 ступени ниже уровня земли, и потому стены в них всегда были мокрые и заплесневелые, воздух – спертый и удушливый, какой бывает в сырых погребах. Сюда обычно сажали тех, кого подозревали в стремлении «утечку учинить» (то есть бежать), а также особо «секретных» арестантов;
