Внешняя сторона разногласий между Петром I и царевичем Алексеем хорошо известна: разность характеров и мировосприятий, неспособность сына соответствовать суровым требованиям отца, страх царя за судьбу своего дела в случае воцарения Алексея, обида царевича за унижение матери, опасение за собственную жизнь, и в результате – опрометчивое бегство за границу в надежде найти там убежище и поддержку.
Прибытие бежавшего от царя Петра сына привело австрийского императора в немалое замешательство. Он видел в нем гонимого наследника престола, но также видел и затруднение удерживать его у себя и скрывать в своих владениях. Однако император решился дать царевичу убежище и не только сохранить тайну, но и защищать его в случае необходимости. Царевича Алексея отправили в тирольский замок Эренберг и держали там под видом государственного арестанта. Производилось это настолько тайно, что русский посол даже не знал о прибытии царевича Алексея в австрийскую столицу. Но Петр узнал о побеге и местонахождении сына и отправил за ним тайного советника П.А. Толстого и гвардии капитана А.И. Румянцева. И как ни трудно было императору отказать царю Петру возвратить сына, он не решился выдать Алексея раздраженному родителю и отправил его в Неаполь, где тот под чужим именем был заключен в замок Сент-Эльмо.
Однако российским посланцам не составило особого труда открыть новое местопребывание царевича, и они стали уговаривать его вернуться: обещали ему отцовское прощение, подкупили вокруг царевича всех, вплоть до вице-короля Неаполя, самого царевича запугали, что он непременно будет убит, если не вернется; запугали и уговорили повлиять на царевича его любовницу Ефросинью. Австрийским властям пригрозили военным вторжением, и императорский наместник в Неаполе доказывал царевичу, что лучше добровольно покориться родителю. Довершили успех дела уговоры Ефросиньи. В первых числах октября царевич отправил родителю письмо, в котором раскаивался в своих поступках и просил прощения.
Царевича ввели в Большой зал Кремлевского дворца как преступника, без шпаги. Приблизившись к царю, он вручил ему признание вины своей и со слезами на глазах бросился отцу в ноги. Государь отдал бумаги вице-канцлеру П.П. Шафирову и, подняв сына, спросил, чего он хочет. «Милости и живота!» – отвечал царевич, и Петр обещал ему все это при условии, что тот выдаст сообщников. Царевич отрекся от престола в пользу сводного брата своего, а потом все отправились в Успенский собор, где Алексей перед крестом и Евангелием поклялся «воле родительской во всем повиноваться и того наследства никогда ни в какое время не искать, и не желать, и не принимать ни под каким предлогом».
На другой день царевич получил текст семи вопросов, составленных собственноручно царем, на которые должен был ответить, ничего не утаивая, а то обещанное царем прощение может быть отменено. Четыре дня он писал длинную, бессвязную историю своей жизни, к уже названным прежде А. Кикину и И. Афанасьеву примешал всех, с кем когда-либо говорил о своих отношениях с отцом, и все-де они учили его не любить батюшку. Лишь одно лицо царевич старался обелить и выгородить – Ефросинью.
В Москве и Санкт-Петербурге начались аресты, названных царевичем лиц брали ночью и сразу же заковывали в кандалы и ошейник. С дыбы и с кнута добывали у них имена единомышленников, пособников и свидетелей. Давно уже застенки Преображенского приказа не видели такого скопления арестантов, и царь Петр удовлетворенно кивал: вот они, изменники, попались наконец-то!
В вещах Ефросиньи нашли черновики писем Алексея к Сенату и духовенству, а на розыске она показала: «Царевич из Неаполя цесарю жалобы на отца писал многажды… и наследства он, царевич, весьма желал и постричься отнюдь не хотел. Показала она и то, что царицу Екатерину с сыном предполагалось отправить туда, где находилась прежняя царица, которую следует вернуть в Москву». Царь Петр опять помрачнел: значит, не обо всем рассказал ему Алексей, сын непотребный. Ну что ж, увидит он свою Ефросиньюшку на очной ставке! Перепуганная чухонка выложила все, как на духу, хотя знала, чем грозят царевичу ее признания. Она подробно описала все его житье-бытье за границей, все его страхи и ожесточение против отца; как он радовался слухам о мятеже русских войск, расквартированных в Мекленбурге; как ликовал, прочитав в газете, что заболел маленький Петр Петрович; как говорил, что забросит Санкт-Петербург и вернется в Москву, всех отцовских помощников переведет, а старых добрых людей возвысит, древние права церкви восстановит…
Царевича Алексея арестовали и посадили в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, но целую неделю Петр не решался приступить к расправе. Он обещал простить сына и сохранить ему жизнь, и данное слово связывало царю руки. А раз так, пусть приговор вынесут другие люди, которые осудят царевича как изменника. Но духовные власти неохотно приступили к этому делу: сколько лет царь не спрашивал их мнения, а тут вдруг требует совета, чтобы их устами осудить собственного сына. Поэтому архиереи ответили уклончиво: привели цитаты из Ветхого Завета о наказании непокорного сына, а также слова Иисуса Христа, советовавшего простить блудного сына. Но гражданские судьи объявили, что обязаны выполнить свой долг: невзирая на то, что царевич – сын их всемилостивейшего государя, допросить его «по принятой форме и с необходимым розыском».
Первая пытка длилась более двенадцати часов, но новых показаний от него добиться не удалось. В другой раз царевичу дали пятнадцать ударов кнутом, на другой день – еще девять. Не стерпев мучений, он даже оговорил себя, будто просил у цесаря войско, чтобы отнять у отца престол. Однако в этих показаниях следствие уже не нуждалось, и гражданские чины единогласно объявили, что царевич достоин смертной казни. Приговор подписали 127 человек, и первым стояла подпись А.Д. Меншикова. Узнав о приговоре, царевич Алексей впал в беспамятство, но придя в себя, стал опять просить у отца прощение. Получив на рассмотрение приговор Верховного суда, Петр I не торопился ни утвердить его, ни отвергнуть. Он сам продолжил допросы и еще два дня ходил в Трубецкой бастион.
По официальной версии, «рассуждение такой печальной смерти столь сильно в сердце его (царевича Алексея. –
В «Русской старине» (август 1905 г.) было напечатано письмо А.И. Румянцева, в котором тот признавал себя участником убийства царевича Алексея и подробно описывал это событие: «А как о нашем прибытии царю оповестили[29]… он приблизился к нам, в недоумении о воле его стоящим, и сказал: “Слуги мои верные, во многих обстоятельствах испытанные! Се час наступил, да великую мне и государству услугу сделать; оный зловредный Алексей, его же сыном и царевичем срамлюся называти, презрев клятву, перед Богом данную, скрыл от нас большую часть своих преступлений и общенников, которые в другом разе в скверном его умысле на престол наш пригодятся… Мы, праведно негодуя за такое нарушение клятвы, над ним суд нарядили и тамо открыли многие и премногие злодеяния, о коих нам и в помышление придти не могло. Суд тот, праведно творя… его царевича достойно к понесению смертной казни осудил. Не хочу поругать царскую кровь всенародною казнею, но да совершится сей предел тихо и неслышно, якобы его умрети от естества, предназначенного смертию. Идите и исполните, тако бо хощет законный ваш государь и изволяет Бог”…
И нашли мы царевича спяща, разметавши одежды, якобы от некоторого сонного и страшного видения, да еще по времени и стонуща… И нехотяще никто из нас его мирного покоя нарушати, промеж себя судяще: не лучше ли да его во сне смерти предати и тем от лютого мучения избавити. Обаче совесть на душу налегла, да не умрет без молитвы. Сие помыслив и укрепляясь силами, Толстой его… тихо толкнул, сказав: “Ваше царское высочество, восстаните!”. Он же, открыв глаза и недоумевая, что сие есть, сиде на ложнице и смотряще на нас. Тогда Толстой, приступив к нему поближе, сказал: “Мы пришли, по его царского величества указу, к тебе тот суд исполнить, того ради молитвою и покаянием приготовься к твоему исходу, ибо время жизни твоей близ есть к концу своему”.
