всерьез — не выигрывает. Беззлобный щенок — дешевка.
— Что же в таком случае стимулирует Ойхо?
Циклоп ухмыльнулся.
— Чемпионский характер. Одного желания побеждать ему уже достаточно.
Лорелея отвернулась.
Олойхор. Именно это она и хотела услышать, верно?
3. Поймать разбойников, найти сокровища…
Суета, вот уже несколько дней царившая на королевском подворье и сегодня достигшая своего апогея, укрывала ребят не хуже шапки-невидимки. Сегодня не стоило путаться под ногами: все трое были достаточно умны, чтобы различать такие моменты, а потому следили за беготней челяди, за распоряжениями отца, за перемещениями конной дружины от бревенчатой стены зимней конюшни, что замыкала тренировочную площадку. Сейчас конюшня пустовала: лошадей почти всех на лето перевели на пастбища, оставив лишь нескольких для ежедневных нужд. Сейчас эти нужды были в самом разгаре, и хотя из приоткрытой двери, в тени которой Киммель с притворным безразличием опирался на стену лопатками, пахло все теми же кожей, сеном и навозом, дух удивительнейшим образом тянул нежилой. По крайней мере, так казалось Имоджин.
От возбуждения и любопытства глаза мальчишек горели, как у голодных рысей. Действо и впрямь происходило нешуточное, и в свете благополучия крохотного Клаусова королевства — чрезвычайно важное. Ловили разбойников. То есть, это кто-то там, на просторах, за всеми мыслимыми пределами их ловил, а они, принцы, строжайше предупрежденные отцом, оставались в стороне. Ойхо и Ким сочли бы этот запрет справедливым, когда бы он касался только девчонки, но в отцовской дружине были отроки моложе их годами, да и дружинников постарше они уже, случалось, бивали в учебных тренировках, где о поддавках не могло быть и речи.
Ким лучше владел собой. Только по бессмысленным узорам, которые выписывал в пыли прутик в его руках, видно было, что рыжему близнецу не терпится сорваться с места. Ойхо расхаживал взад и вперед, едва не по локоть запустив в карманы руки, сжатые в кулаки, и кусая губы. Оба были босы. Обувь им разрешалось надевать лишь зимой или в том случае, когда они выходили со двора. На этом последнем пункте особенно настаивал Циклоп, который — Имоджин своими глазами видела! — босой ногой разбивал толстую доску. Ойхо неоднократно хвастал, будто бы может наступить на гвоздь и ничего ему не будет. Имоджин переводила взгляд с одного на другого. Напряжение висело в воздухе, как топор палача. Вызревал заговор, в котором она, между прочим, имела полноценный совещательный голос.
Пыль, поднятая копытами, не успевала оседать наземь. Циклоп Бийик был мобилизован и приписан к ловчему отряду, отчасти поэтому у принцев выдался свободный день. На площадку перед главными воротами то и дело въезжали и выезжали конники в броне, выбегали челядинцы, бестолково, как казалось Имоджин, размахивавшие руками, и звуки сюда доносились слитно и гулко, как если бы ребята слушали их из-под воды или с той стороны слюдяного окошка. Возможно, это было самое напряженное действо из всех, какие им до сих пор выпадало наблюдать.
Всем распоряжался Клаус, стоя посреди двора. Выслушивал донесения, поступавшие с разных сторон, по мановению его руки всадники отправлялись в путь тесно сбившимися группками, беспрекословно и так быстро, словно он своей рукой бросал их за ворота. Гигантская, залитая солнцем фигура.
Напряжение спало внезапно, когда ожидание, пока произойдет хоть что-нибудь, стало уже почти невыносимым. Все, кого до сих пор разослали королевскими приказами, возвращались уже не торопясь, втягиваясь в распахнутые створки ворот и лишь сейчас позволяя себе показать усталость. Дорожная пыль жаркого июля лежала на лицах, сцементированная потом. Даже у Имоджин, сидевшей смирно, чесалось лицо, и она время от времени поднимала руку, чтобы утереть лоб. Люди на лошадях казались ей чудовищами. Великанами. Шум, который они производили, все эти крики, ржание, лязг и бряцание составляли единый неразличимый и нечленораздельный фон, заставлявший ее размышлять о своей любви к тишине.
Когда волы со свойственной им неспешностью втащили в ворота телегу, груженную какими-то продолговатыми предметами, накрытыми рядном, и сплошь усаженную мухами, Олойхор не выдержал. Крадучись, бочком, делая вид, словно шествует по совершенно другому делу, чернявый близнец будто невзначай приблизился к дружине, представлявшей теперь уже просто скопище донельзя изнуренных людей. Ким не двинулся с места, только остро сверкнул в ту сторону серыми глазами. Это он утром попался отцу под горячую руку, и это его словно плетью ожгли приказом не путаться в ногах. А ведь гордым он был не меньше, чем его горячий брат, который, будто зачарованный, смотрел, как спускают на руки привезенного в седле, парнишку из дружины, примерно одного с ним возраста, с арбалетной стрелой, торчащей в шлеме, и с безвольно повисшими руками. Мужчины жадно пили из ковшиков и колодезных бадей, женщины толпились у дверей и окон, истово ловя обрывки новостей. Если бы не Ким, сидящий рядом на земле на правах друга, Имоджин пришлось бы стоять в общей толпе, поднимаясь на цыпочки и вытягивая тонкую шею. Впрочем, конечно, если бы не эти мальчишки, Имоджин и вообще-то тут бы не было. Сказать по правде, домой, на плоские приморские равнины, уставленные камнями торчком, под пасмурные небеса, ее не тянуло вовсе. Сейчас, спустя семь лет, ее уже ничто не связывало с теми краями, а внимания ей здесь уделяли не в пример больше.
Циклоп Бийик стоял тут же, но словно в стороне от прочих. Никто над ним не ворковал, да он, похоже, в том и не нуждался. Лицо его сохраняло обычное брезгливо-презрительное выражение, талию опоясывал длинный бич. Будучи совершенным мечником, он все же по непонятной причине предпочитал это оружие скотоводов. Интересно, подумала Имоджин, был бы он красив, если бы не эти шрамы, стянувшие и перекорежившие его лицо? Да, решила она про себя. Не хуже Кима, а может даже — и Олойхора. Было у Циклопа что-то во взгляде, как будто он всегда помнил, что потерял. Но, в общем, отвернувшись от него, Имоджин тут же о нем забыла: в конце концов, он цацкался только с мальчишками, к ней же не имел ни малейшего касательства.
Олойхор вернулся, принеся новости, и, повинуясь его жесту, ребята склонились друг к другу головами.
— Они отбивались, — сообщил Ойхо с видом, будто сам был среди дружинников, — и двое или трое ушли. Многих поубивали на месте, там, где их загнали в засаду. Остальных повязали — и в подземелье. Наших тоже нескольких зацепило, кто высунулся или подставился.
— Что с ними сделают? — пискнула Имоджин.
— Они душегубствовали многие годы безнаказанно, — безапелляционно заявил Ойхо. — Достаточно, чтобы вешать на месте каждого, причастного к их бесчинствам. Отец еще играет в справедливость, устраивая этот суд. Свидетельские показания определят степени их вины. Да не в том суть!
Имоджин глянула с опаской в сторону Клауса. Человек этот внезапно повернулся к ней другой стороной, а именно той, где он был властен над жизнью и смертью своих подданных. В двенадцать лет она уже достаточно отчетливо представляла себе смерть. Среди женщин о ней говорили больше и по-другому, тогда как принцы, обретаясь среди воинов, от души полагали, что увечья и раны — удел дураков и лохов.
— В чем же тогда? — подзадорил его Ким. — Ну в чем?
Насколько уяснила себе Имоджин, эти двое были друг для друга огнем и дровами. Ойхо ронял искру, которая затем тлела и разгоралась в Киммеле. Пороли потом обоих поровну, и между ними было без обид.
Ойхо присел на корточки, необъяснимым образом ухитряясь одновременно смотреть в глаза и брату, и Имоджин.
— Сокровища! — свистящим шепотом сообщил он. — Я же говорю, они грабили и душегубствовали много лет. В их лапы попадались и богатые купцы с товаром, и службы, собирающие налоги, и церковная
