есть вся эта требуха. Я же только наполовину зверь, а наполовину — машина.
Вечерело. Вход пещеры был обращен на запад, и вид на садящееся за реку солнце открывался чудесный. Огненное полотнище заката становилось всё уже, будто кто-то, спрятавшийся за горизонтом, скатывал его в трубочку.
— По-моему, — рассудил Сверчок, — у нас был трудный день. Завтра приведем в порядок пещеру — надо же нам где-то жить, а сегодня переночуем под открытым небом. Сегодня ясно, а я люблю звезды. Они красивые, хоть им на нас наплевать. Как принцесса Дигэ.
— Ты ворочаешься во сне? Раздавишь еще…
— Не беспокойся, можешь устраиваться поближе. Я теплый.
А когда Санди уютно свернулся где-то в области левой передней лапы, Сверчок спросил:
— А ты мне о себе расскажешь? Мне тоже интересно.
Глядя в небо и чувствуя рядом с собой толчки драконьего пульса, Санди рассказал свою историю.
Он был подкидышем. Его подбросили в монастырский приют Бычьего Брода, когда ему было несколько недель от роду. Его появление там было отмечено страшным пожаром. Кое-кого из детей монахи успели вывести, но старая крыша рухнула слишком быстро, погребая под собой многих воспитателей и воспитанников. Страшнее трагедии тихий Бычий Брод не помнил. А утром следующего дня среди еще горячих углей и дымящихся балок абсолютно невредимым обнаружен был он.
Вскоре после этого его усыновила пожилая бездетная чета. Муж был профессором в местном Университете, жена вела домашнее хозяйство. Поскольку при пожаре сгорели все метрики, да никто из оставшихся в живых не был к детям настолько близок, чтобы определить крещеное имя именно этого младенца, на свой страх и риск профессор назвал его Александром — в честь Александра Великого. Мать не могла нарадоваться на никогда не болеющего, ничего не теряющего, аккуратного, как не всякая девочка, малыша. Профессор первым обратил внимание на то, что подобное поведение для мальчика совершенно ненормально. В голову достойного мужа науки частенько приходили мысли, далекие от официальной церковной доктрины, а потому соображения свои он от жены скрыл, а вот с Санди — к тому времени уже пятнадцатилетним — поделился и посоветовал насчет всего этого держать ухо востро, а язык — на замке. Санди провел несколько экспериментов над собой и, проанализировав статистические данные, перепугался. Теперь он действительно не знал, что он такое. В остальном он был совершенно нормальным и пользовался всеобщей симпатией. Ему вовсе не хотелось попасть на костер или подвергнуться гнусному издевательству под названием «изгнание беса»…
— И правильно, — вставил Сверчок. — Ты не обидишься, если я предположу, что ты, видимо, нехристь? Крещение — это, если я правильно понимаю, обряд посвящения христианскому богу, после чего тот имеет на тебя какие-то права, и ты вынужден играть по его правилам. Ну, как и все другие боги. А не будучи крещеным, ты можешь сам выбирать себе богов, или считать, что их вовсе нет, или себя объявить богом.
…Профессор овдовел, а когда Санди исполнилось восемнадцать, умер и сам, по-доброму, тихо. Он ведь был уже совсем старый. Он оставил Санди свой коттедж в Бычьем Броде, а декан на похоронах твердо обещал наследнику любую кафедру на выбор; благо, мозги у парнишки были, и все это признавали. Но такая карьера показалась Санди чуточку скучноватой, а потому он сдал коттедж в аренду и отправился в столичный Университет. Остальное известно, а потому ограничимся сообщением, что Санди поведал Сверчку в сжатом виде содержание предыдущих глав данного сочинения. Он и не подумал скрывать что-то от дракона: ну, посудите сами, кто поверит драконьей болтовне, да и трудно представить, что Сверчок отправится его закладывать.
Утром Санди первым делом спустился к реке, и пока он с наслаждением купался, дракон крейсировал в рассветном небе над его головой, совершая в порядке разминки разные головокружительные трюки. В Сверчке чувствовались еще юношеская угловатость и некоторая неуклюжесть, вызванные неравномерностью развития отдельных частей тела, но летал он хорошо, с видимым удовольствием, то паря в потоке поднимающегося от земли теплого воздуха, то кувыркаясь на фоне зари, что выглядело очень необычно и не было лишено театральности, то пикируя вниз и только у самой земли расправляя крылья и взмывая вверх с чем-то очень похожим на торжествующий смех.
Дракон плюхнулся на песочек пляжа и принялся кататься там, начищая чешую до блеска.
— Как жаль, что я не птица, — вздохнул Санди, подходя к нему.
— Полетать хочется? — лукаво спросил дракон. — Ну, садись. — И наклонил шею.
— Ни боже мой! Ты меня уронишь.
— Не уроню, — спокойно ответил Сверчок. — Садись давай. Я обещал, что тебе не будет скучно. И не будет.
Санди покачал головой. Мысль полетать верхом на драконе казалась настолько дикой, что требовала времени, чтобы свыкнуться с ней.
— Что ты любишь больше всего? — поинтересовался Сверчок.
— В каком смысле?
— Ну… что тебе больше всего нравится? На что ты сильнее всего реагируешь? Что вызывает наибольший восторг?
Интересный вопрос. Санди задумался.
— Наверное, красота, — неуверенно предположил он. — Или какой-то благородный жест. Чье-то исключительное мастерство.
— Это слабовато, — сказал дракон. — А власти ты не пробовал?
— Власти? — удивился Санди.
Дракон утвердительно кивнул.
— Это упоение, — сказал он. — Неужто не знаешь? Садись, я пронесу тебя над землей.
— Да как же на тебе, таком здоровом, сидеть?
