собственном замке и сел королем Островов и правил справедливо и славно.
Изгнанник Эдуард Йорк одолел свору Ланкастеров и правил Островами блистательно и весело. И опять-таки недолго. Димитрий, чья судьба более всех напоминала его собственную, на польских пиках торжественно внесен был в Москву. Впрочем, от него тоже вскоре избавились. Но это была уже следующая проблема, из тех, решать которые лучше по мере их поступления. Ведь Хендрикье не был ни не любимым народом Вортигерном, ни слабоумным Генрихом Ланкастером, ни мучимым бесами Борисом. Это был мужчина в расцвете разума и сил и, приходилось признать, вовсе не плохой король.
Рэндалл знал, что ждет его. Однако его уважение к нему было велико настолько, что он должен был сделать это собственноручно. Благородная кровь не должна пятнать грязные руки, как это случается сплошь да рядом.
Таковы были сотни похожих друг на дружку, но ничуть не обременительных вечеров, но этот отличался от других, во-первых, фразой: «Все готово». Сэр Эверард глядел на своего короля круглым карим глазом из-под клока седых снежно-белых волос. У него был крупный мясистый нос с широко раскрытыми порами, выдававший его пристрастие к определенному роду алкоголя и придававший его лицу трогательное и довольно-таки неаристократическое выражение. Рэндалл Баккара обожал этот нос.
— На самом деле, — сказал милорд де Камбри, — я на вашем месте предпринял бы еще некоторые шаги. Я обратил бы это наше внутреннее дельце в проблему внешнегосударственную.
— Разве мы с вами уже этого не добились? — касаясь губами терпкой и вязкой рубиновой жидкости в высоком бокале, спросил Рэндалл, который прекрасно сознавал, что одно лишь существование персоны, отважившейся называться именем наследника Баккара, заставляет пересчитываться многие и долгие колонки цифр во многих секретных бухгалтерских книгах.
— Да, разумеется… — начал сэр Эверард с той особенно неопределенной интонацией, какая заставляла Рэндалла мобилизоваться и предположить, что ему собираются что-то всучить, но его прервали.
Незаметный слуга просочился в дверь, отдал Рэндаллу молчаливый протокольный поклон и, проследовав к креслу своего господина, торопливо зашептал ему на ухо. Со своего места Рэндалл мог наблюдать, как, отмечая концы фраз, подскакивали вверх кустистые брови сэра Эверарда.
— Гости… — Скачок. — Благородные… — Скачок. — Что ты говоришь, Безье! Беженцы из метрополии? Милорд… — Сэр Эверард с трудом выпростался из кресла. — Простите меня, милорд, я должен оставить вас ради долга перед прибывшими. Прикажете представить их вам немедленно или?..
Рэндалл поморщился. Будь он гостем, добравшимся до крова в дождливую, слякотную, омерзительную ночь, его бы просто тошнило от мысли о соблюдении протокольных церемоний. Бывают случаи, когда даже королям следует обождать с удовлетворением любопытства. К тому же не так уж оно было сильно, это любопытство.
Впрочем, если бы ему хотелось, он мог бы выскользнуть из комнаты, как, бывало, делал, смешаться с толпой суетливых слуг, помогающих хозяину исполнить долг гостеприимства, или просто остановиться в тени одной из арок прихожей и удовлетворить свою любознательность, составив собственное мнение о гостях задолго до того, как они соберутся предоставить ему такую возможность.
Отражение огня камина в темном стекле странным образом напоминало ему о его давнишних бредовых видениях, о дверях высотой до неба, обведенных по контуру светом, смыкающихся и оставляющих его в одиночестве и темноте в промозглом ледяном аду. Он не любил это воспоминание, но иногда ему было чертовски трудно от него отвязаться. Оно ожесточало его сердце, но оно же подгоняло его и заставляло двигаться вперед и вперед. Дверь не захлопнется, пока не остановится он сам.
— Это граф де Керваль, — сказал, возвратившись, сэр Эверард. — С супругой и дочерью, девицей Тианой, в сопровождении немногих доверенных слуг.
— Граф де Керваль? — равнодушно переспросил Рэндалл. — Кто это?
И только через мгновение беспомощно улыбнулся.
— Если бы я испытывал сомнения относительно вас, мой король, — выразительно и тихо произнес в наступившей тишине сэр Эверард, — в этот миг они бы развеялись.
Родовое имя сквайра Раиса было — Керваль.
Вошел черноволосый моложавый мужчина, худощавый и нервный. По тому, как беспокойно подрагивали его руки, и по тому, как он старательно не смотрел в ту сторону, где полуосвещенный Рэндалл задумчиво вертел в пальцах пустой бокал, было ясно, что он знает, кто ждет его в комнате. Или:.. вот именно, что не знает!
— Ваше… — пробормотал он, — Ваше Величество… — и, пошатнувшись, неловко преклонил колено. Пришлось дать ему несколько секунд, чтобы обрести равновесие, и лишь потом просить подняться и сесть.
Вслед за отцом порог переступила девушка в темном платье. Она так же не смотрела в лицо короля. Волосы ее были зачесаны назад и стянуты так туго, что на висках под ними просвечивала голубоватая кожа. Девушка была бледна и нервически ломала пальцы, полагая, видимо, что в складках платья это незаметно. Нетвердым шагом она прошла через комнату и встала за спиной отцовского кресла. С первого взгляда Рэндаллу стало очевидно, что девица тщательно проинструктирована.
И любому здесь было ясно, что первое и последнее слово оставлено за ним.
— На что вы надеялись, граф Роберт?
Он не ожидал сколько-нибудь достойного ответа. В памяти его представители семейства Керваль острым умом не отличались. Вечные пешки, они вызывали снисходительную жалость. При всех своих ностальгических чувствах, он не верил что они способны войти в игру самостоятельно. Иначе их внезапная смелость могла вызвать невольное уважение, а это означало бы, что он ошибается в людях.
— Я… — заикнулся Керваль, — мы… Нам, ни мне, ни моей жене, не позволили взглянуть на тело. Официально объявлено было, что это — король и что наша семья не имеет касательства… Прошу прощения, Ваше… Величество, жена, она устала от дороги… наш путь… она не привыкла к такой обстановке.
Ясно, разумеется. Побег. Ночами, верхами, по слякоти и непогоде, второпях, обходя «чистые» места и людные постоялые дворы. Весьма и весьма затруднительное мероприятие для дамы средних лет.
— Я распорядился устроить леди сообразно ее положению и достоинству, — заметил сэр Эверард, в первый и последний раз вмешиваясь в разговор, как нельзя более кстати, давая Рэндаллу время развернуть мысль и облечь ее словами. — Вы присоединитесь к ней, как только соберетесь на покой.
— Я пришел предложить вам свое слово и свою верность, — сказал граф. — Больше у меня ничего нет. У меня не было другого выбора. Мы потеряли не только сына, но и доброе имя. Нас не приглашают ко двору. С нами не общаются. Поддерживать с нами отношения — нелояльно. Я не могу выдать замуж дочь достойно ее происхождения. Если мой сын мертв, я должен мстить за него. Если… — он нерешительно вскинул глаза, — жив, то я должен его поддержать. Я думал, — беспомощно сознался граф, — я узнаю… Погляжу и хотя бы в сердце своем буду знать правду.
— Но вы смотрите, — безжалостно проговорил Рэндалл, — и не видите правды. Оно может быть либо так, либо иначе, и все зависит от того, как вы сами решите для себя в своем сердце. Боюсь, я не оправдаю ваших сокровенных надежд. Я не могу вернуть вам сына.
До чего же у него ломкие пальцы!
— Тогда располагайте мной, — граф оглянулся, — нами как сюзерен.
Рэндалл стремительно встал, и Керваля тоже словно пружиной подбросило. Он не имел права сидеть при стоящем короле, облаченном в жар и свет, в точности так же, как его общепризнанный противник кутался в холод и мрак.
— Я не могу вернуть вам сына. — И огонь камина освещал его и освящал его слова. — Взамен его жизни я могу дать вам лишь королевское слово в том, что он стал мучеником, а не предателем. Я принимаю вашу семью и даю свои заверения в том, что мое покровительство распространяется на вас в той мере, в какой того заслуживает верность.
Он произнес лишь три фразы, достоинства которых, если честно, были сомнительны, но они стали тремя поленьями, на которых расцвело пламя. Румянец — вообще-то редкий гость на его щеках — прихлынул к ним, словно Рэндалл приблизил лицо к самому огню. Он, собственно, ощущал себя так, словно только что сам и выдохнул его. И он не переставал удивляться тому, до чего действенной была сила его
