подсказывал, что вступивши в разговор, проще решить дело миром.
— Если не помогает, — петушиным криком ворвался в разговор издавна обиженный на Уву пастор, — так, значит такова отпущенная девке мера страданий. Господь всеблагой терпел и нам всем велел…
Господу всеблагому, насколько Уве помнилось из Писания, выпало на долю претерпеть пытки на кресте и побои каменьями, однако нигде не говорилось, будто бы жирная римская солдатня додумалась его изнасиловать. Был бы у легенды в таком случае другой герой или изменились бы заповеди, Ува не знала, но остереглась задавать подобные вопросы лицу, облеченному какой-никакой властью.
— …а ежели она для защиты якобы достоинства и чести, а на деле — ради демонстрации бесовского своего могущества созывает с округи полчища гадов ядовитых, так девку ту надобно очистить публично святым огнем, дабы не заводить в приходе и семян нечисти поганой. Ибо виновна она уже в одном грехе смертном — в гордыне.
Похоже было на то, что уже при следующем пересказе за защиту Ары от посягательств добрых молодцев встанет трехголовый огнедышащий змей. И с этим, увы, ничего не поделаешь. Слухи — гидра. Не прижжешь — не убьешь.
— Нет ее, — вполне насладившись беседой, как можно равнодушнее ответствовала Ува. — Как только пуганули ее детки ваши большие, удержать коня своего невмочные, так собрала она пожитки, подхватилась и ушла, не сказав, в которую сторону. Ищите — ловите, найдете — ваша.
Она наконец оглянулась на дом и сделала рукой приглашающий жест.
— Хотите — пожгите, воля ваша. Хотите — и меня на осине подвесьте. Глядите, может, кому от того и полегчает.
Староста бочком и еще с полдюжины мужиков протиснулись мимо хозяйки и уже довольно-таки нехотя освидетельствовали дом на предмет отсутствия чародейки. Даже в подпол заглянули, поворошили вилами сено в сарае. Ува смотрела на них холодно и отстранение, как будто все, что они творили, ничуть не задевало ни сердца, ни разума. Каким-то непостижимым образом эта ее холодность вселила в них уважение к ее собственности.
— Нет никого! — во всеуслышание возгласил староста. — Ну ты, баба, гляди у нас, чуть что…
Ну, это для острастки. Не мог же он уйти поджавши хвост. А так — вроде как начальник.
— Расходитесь по домам!
Всем уж давно стало ясно, что потеха сорвалась, да, сказать по правде, никто ее уже особенно не жаждал. Как будто все разом выдохлись. Ува села на свое крыльцо и проводила толпу тяжелым, тупым, ничего не выражающим взглядом.
9. «…за гусиные серые перья»
Приехали славные весельчаки —
Об этом есть в песенке старой рассказ, —
У вдовушки Викомба просят руки.
И может ли вдовушка дать им отказ?
— Всего лишь миску похлебки, добрая мистрис! — умолял Хаф. — Ведь вы не выгоните нас под дождь? У вас намечается праздник, и рук, наверное, не хватает, и моя сестра могла бы отработать у вас на кухне… Она, бедняжка, немая. Война выгнала нас из дому, — добавил он, не слишком покривив душой.
Когда он говорил с женщинами, то всегда настаивал на немоте «сестры». Возможно, разделяя заблуждение многих мужчин, что бабы в большинстве своем глупы и сентиментальны. В данном случае Ара полагала, что номер не пройдет. «Добрая мистрис» была здоровенной бой-бабой, загораживавшей весь дверной проем, откуда в промозглую противную ночь тянуло упоительным запахом дыма, хлеба, мяса, откуда доносились веселые, уже отнюдь не чуточку пьяные голоса. Таверна называлась «Приют лучника», и содержала ее известная своею крутизной на всю округу вдова Викомб. По собственной воле Ара побоялась бы сюда сунуться.
— Сестра? — хмыкнула та, вглядываясь в ни одной черточкой не схожие лица Ары и Хафа. — Знаем таких сестер, как же. Однако впрямь немая. А слышишь?
Ара нашла в себе силы кивнуть.
— Ладно, — неожиданно мирно сказала вдова. — Заходи, сядь и поешь у огня. А ты, — она ткнула Хафа в грудь мясистым пальцем, — живо в зал, помоги раздвинуть столы к стенам. Еще козлы будем ставить. Много народу жду. И — эй! — коли что пропадет, буду знать, на кого думать, запомнил?
Ара стянула с головы мокрый не то плащ, не то платок, а проще — большую бесформенную тряпку, которой прикрывалась от непогоды, споткнувшись, вышагнула из сабо и дрожащими руками потянулась к огню. По искривленной поверхности ее персонального пузыря уже который день не переставая струилась мутная вода, делая окружающее почти невидимым, а ее саму — практически слепой. И шла она в нем чуть не по колено в холодной жидкой грязи. Хаф все приговаривал: «со мной не пропадешь», будто сам себя пытался уговорить. По мнению Ары, оба они весьма убедительно пропадали. Хаф якобы взял на себя заботу об их пропитании и ночлеге. Делал он это из рук вон плохо, но Ара боялась его упрекать. Все же он это хоть как-то делал. Без него она бы точно пропала. Уже давно. Все ее знания о мире вне пузыря были исключительно теоретическими, а чувства свелись к простым, примитивным ощущениям затравленного зверя: голод — еда, холод — тепло.
Здесь было тепло и пахло едой. Здесь могли покормить, пусть не досыта, но все же сколько- нибудь, если соблюдать некоторые правила. Оставалось выяснить — какие.
— Господи, твоя воля, — бурчала тем временем вдова, шуруя кочергой в огромном очаге. — Это ж совсем у девок ума нет, с таким связаться. У него ж вид такой, будто врет он, даже если чистую правду говорит. Этому… твоему, не предлагаю, сам украдет. Что, не так? — Она ищуще глянула на Ару, так настойчиво, что та подумала, как бы это ей потактичнее напомнить о своей немоте. — На вот. — В руки Ары угодил ломоть теплого хлеба, накрытый плоско отрезанным куском мяса, сочащимся ароматным жиром. — И еще вот… — К ним добавилась большая луковица, пахнувшая так, что ее исстрадавшийся желудок стиснуло судорогой. — Ешь, не то упадешь. Таковые-то всегда норовят пристроиться за счет бабы, уж опыту моему поверь. Двоих схоронила.
Она выпрямилась, встряхнув свои телеса.
— Грейся, отходи. Сегодня у меня много будет народу. Ночь тебя на ногах продержу. Девки мои не справятся. Кому-то ведь еще в зале придется поворачиваться, а самой мне сегодня несподручно. Я сегодня выходная. Я сегодня, — она хохотнула, отнюдь не конфузливо, — невеста!
Ара робко улыбнулась. То есть не потому, что ей этого хотелось, просто нутром почуяла, что от нее ждут в этом месте улыбки, и вдова Викомб еще приободрилась. Впрочем, бодра она не была бы, наверное, только в том случае, когда была бы больна.
— И гостей я ожидаю… ох каких разных, девочка. Вот не знаю, кого выбирать. Чай, — она раскинула руки, обнимая свое добро, — не в одной сорочке иду замуж. Могу и покочевряжиться. Ай, пусть они сегодня бабе поклонятся! — в восторге от самой себя вдова хлопнула руками по ляжкам. Пои этом груди ее дрогнули и колыхнулись, словно она носила за пазухой каменные шары от катапульты. Ара ощутила острое чувство зависти в странной смеси с искренним удовольствием. Когда бы ее спросили, она повелела бы малевать святые лики похожими на вдову Викомб, а не как это принято в церквах, словно и сами они при жизни досыта не ели и теперь на чужой кусок глядят с укоризной. Даже вода в этом доме пахла хлебом.
Вдова Викомб пустила Хафа и Ару с черного хода, а в главный тем временем вливался ручеек гостей, рассаживавшихся вдоль столов, расставленных длинными рядами. Вновь входившие, теснясь, искали себе место, путаясь ногами в разномастной табуретной рухляди, и ручей обращался в реку, потом в
