негнущихся, словно деревянных ногах. Давясь слюной и горькой желчью, она бродила туда-сюда по городской ярмарке, где с возов торговали съестным. Сперва ярмарка была скромная, но потом, когда провинциальный Бык осознал, что ему, пусть временно и все равно при ком, но выпала честь побыть столицей и воодушевился, торговая стихия развернулась вовсю. У возов Ара подбирала рассыпанное зерно и оборванные грязные верхние капустные листья, а также выброшенную за ненадобностью гниль. Сказать по правде, ничто из ее добычи Хафа не достигало, съедалось в ближайшей подворотне.
А там ведь не только торговали. Приезжали бродячие актеры, каждый раз — разные, с репертуаром, похожим один на другой. Гимнаст в жалком трико, сшитом из лоскутов, неизменно крутил сальто, медведь потешно танцевал на задних лапах, делая вид, будто обнимает невидимую партнершу, и его вожатый приставал к дамам, предлагая им повальсировать с его Михасиком. Дамы смеялись, отнекивались, но не уходили. Рядом девочка в пестрой юбчонке держала на поводке совсем маленького медвежонка, который только и делал, что чинно сидел на задике, демонстрируя умилительные кожаные пяточки, и один только собирал столько, что, наверное, мог прокормить весь балаган. Сюда вечно тянулись дети, которых родители не могли отпустить одних. Ребятишки тыкали в мишек пальцами и бросали им калачи.
Медведи-то и навели ее на мысль. А может — калачи. Уж что-что, а забавляться с животными Ара сызмальства умела не хуже и дар этот с возрастом не утратила. Его, во всяком случае, хватало, чтобы уговорить ночлежных блох кусать не ее, а соседей. Ей даже усилий не требовалось прикладывать. На свалке она нашла дощатый ящичек от шкафа, оклеила его обрезками ткани, выброшенными из швейной мастерской, где для богатых дам делали искусственные цветы, и сочла, что красота получилась неописуемая. Вечером, как обычно, притащилась в ночлежку и безмолвно пожелала увидеть мышей.
Из явившихся на зов она безжалостно отбраковала крыс, хотя, как ей показалось, их это обидело. Людям не нравится смотреть на крыс: голый хвост, красные глаза, и все такое. Маленьких пушистых мышат она тоже подвергла досмотру, проследив, чтобы все, кого она выбрала, были одинаково серые. Менее всего она хотела, чтобы еще и здесь ее обвинили в колдовстве, — а так, если мыши похожи одна на другую, никто не заподозрит, что они каждый раз разные. Зрители пускай считают, будто бы они дрессированные, вроде медведей.
Из остатков тряпочек она свернула своим артистам крохотные колпачки, будто бы их гномы делали. Мыши не возражали. Как в детстве, они готовы были ей служить и забавлять, покуда ей не надоест, и пока она возилась с ними в коробочке, чувствовала себя так, словно и впрямь вернулась в детство с его незначительными печалями, забыв обо всем на свете: о войне, об изгнании, о Хафе и его промысле, о голоде… Нет, о голоде она не забывала никогда.
Только убедившись, что артисты послушны ее воле и сделают все, чего она от них захочет, она распустила их в норки, по домам, а сама пошла к безногому старику, прожженному нищему на особых правах в Гильдии, который практически один пользовался привилегией не выходить днем, если ему того не хотелось. По плохой погоде ему, обыкновенно, не хотелось. Плохая погода, объяснял он, само по себе достаточное основание для дурного расположения духа горожан, а в дурном расположении духа они не подают. Чего же зазря мокнуть и мерзнуть?
Он называл ее «барышня» и церемонно приподнимал над морщинистой лысиной несуществующую шляпу. Он утверждал, что мера куртуазности проста: ее всегда должно быть не — много больше, чем это диктуют обстоятельства, и тогда все будут счастливы. Глупцы считали его сумасшедшим.
В этот раз Ара попросила обучить ее, как правильно обращаться к горожанам, поскольку уяснила, что вежливость есть непременное качество артиста. Никто не уделит тебе от щедрот, коли ты его об этом попросишь не по чину. Он с удовольствием пошел ей навстречу. Разумеется, фигурально.
— Состоятельную горожанку, которая сама ходит на рынок и сама ведет свое хозяйство, которая себе голова, а мужу — шея, зовут мистрис. Если же покупки делает кухонная служанка для господского стола, то ее можно назвать тетушкой. Но! Только в том случае, когда ее госпожой будет мистрис! Потому что ежели ее госпожа — леди, «сударыня» в нашем обозначении, то ее служанку мы поднимаем в должности и именуем ее «мистрис», как самостоятельную. Это весьма уважаемые дамы, вы сами увидите.
— Заступница! — вздохнула Ара. — На них же не написано! А и было бы написано, я все одно прочитать бы не сумела.
— Еще как написано! — воскликнул тутор. — Прямо-таки красками нарисовано. Чем синее дама, тем она благороднее. Выше синих только красные, но их на ярмарках еще никто не видал. Даму в красном зовут «мадам». Серые почитай все «тетушки», коричневые, что подороднее — несомненные «мистрис». Титулуй всегда немного выше, чем кажется: еще никому от этого неприятностей не выходило. Правда, «тетушка» звучит теплее, и ежели ты с нею угадаешь, тебя привечать станут. А «сударыня», будучи употребленной в сильном промахе, выглядит так, будто ты бедную даму стороной обойти хочешь. Кому это приятно?
С мужчинами проще. У них, как правило, сразу видно, какого полета птица. Цвета те же. Синие будут для тебя «судари», коричневые — мужья «мистрис» — «мейстеры» или «мэтры», а серый ремесленник завсегда «дядюшка» или «братец», коли достаточно молод. Но ежели встретишь этакого фанфарона в золоте и перьях и в пестроте незнамо какой, титулуй его сразу по высшему разряду милордом или сэром, и точка. Этакие и сами по себе обидчивы, и характером отличаются склочным, и много нашему брату могут доставить неприятностей.
Что же касается политесу, то когда мужчина идет с дамой, обращаешься к даме по титулу мужчины, то есть с сударями ходят сударыни, с мэтрами — мистрис, а уж тетушки все больше с дядюшками. Но только в том случае, если женщина по положению не выше! Иначе рискуешь обозвать тетушкой даму, вышедшую с телохранителем, садовником, кучером… А оскорбить даму — это все равно что оскорбить ее мужа. Много неприятностей, а потом спина болит. Ну и, разумеется, это правило действует при разрыве в статусе не более чем на одну ступень. Скажем, сударь и мистрис будут для тебя сударем и сударыней, мэтр и тетушка — мейстер и мистрис, сударь и тетушка…
— Милорд и горничная, — догадалась Ара.
— Похвально, юная леди. Но в нашем случае уместно будет горничную… не заметить. Обращаешься к одному милорду, точно так же, как обращаешься к сударыне, если при ней очевидный чичисбей. Коли уж она сама сочтет нужным, то велит спутнику тебе ответить, если он ее ниже.
Несмотря на кашу, смешавшуюся в голове после всех этих объяснений, Ара вышла с мышами на ярмарочную площадь, и успех превзошел все ожидания. Она переманила всех зрителей от акробата, почти всех — от пляшущего мишки, и только медвежонок мог с нею тягаться. Дело решили дети. К медведям строго-настрого запрещалось прикасаться, а Ара своих артистов давала в руках подержать, испросив предварительно взглядом разрешения у матери или строгой няньки. Шумные, визжавшие от восторга городские дети становились загадочно тихими, когда теплый крохотный зверек тыкался носом им в ладонь, и верещали от удовольствия, когда мышка проделывала свой самый незатейливый фокус: ныряла в рукав и после недолгого щекотного путешествия, царапая коготками по пузику, высовывала мордочку из другого. У платных нянек, подозревала Ара, возникли бы большие трудности с трудоустройством, когда бы они отважились «не пущать» питомцев на этот аттракцион. Однако Девушка-Мышатница пользовалась популярностью не только у детворы. Подходили солдаты с подружками, интересовались.
— Ой, — визжала веселая толстуха, — вот под юбку-то заберется!
— Не трусь, Мэг! — отвечали ей приятели. — Нас много, вместе как-нибудь поймаем!
Мышки кувыркались, выстраивались в пирамидку, отдавали соломинками воинский салют. К Аре текли медные монетки, и на ближайшее время она была избавлена от страха потерять крышу над головой. К тому же ей было неинтересно все время играть одно и то же, и она, увлекаясь сама, от недели к неделе варьировала свою программу. Новости о новинках распространялись молниеносно, передаваясь детской почтой — из уст в уста. И дети все тянули и тянули своих родителей, мамок и нянек, потому что каждый хотел посмотреть, что еще новенького мышки покажут.
Однажды, к всеобщему ужасу, Ара опустила коробку наземь, мышки резво перекинулись через край и разбежались по рынку. Никто не понял ее замысла, но она, скупо улыбаясь, жестом попросила подождать. Зрители согласились и, как выяснилось, не прогадали. Мышки вскорости вернулись с полными защечными мешками, чинно забрались в свою коробочку и вытрясли в общую кучку подобранные с земли зернышки. В дальнейшем этот аттракцион пользовался немыслимой популярностью среди королевских фуражиров и
