— Если вы будете упорствовать, я волью вам в глотку бутылку водки… через бычью кишку и сделаю с вами все, что диктует мне мой медицинский долг.
— Засуньте себе эту кишку в… вместе со своим медицинским долгом. Разве я лавочник, который и одной рукой свои монеты сосчитает? Я лучник. Я одной рукой тетиву не натяну. Так что оставьте меня в покое, Грасе, это моя рука.
— Государь, — резко сказал мэтр Грасе, — утихомирьте вашего офицера. Он не позволяет мне выполнить мой долг и деморализует моих подчиненных и остальных больных, которым предстоят операции.
Кажется, это был единственный на памяти Аранты случай, когда Грасе обращался за помощью.
— Парень прав, — огрызнулся Рэндалл. — Это его рука и его жизнь, вы не находите?
— Это уже не рука, — возразил главврач.
Предмет спора лежал на груди хозяина, завернутый в грязную, пропитанную кровью тряпку, к которой неудержимо влекло всех мух Констанцы.
— Размозжена конским копытом, — сухо констатировал Грасе. Ей показалось или она действительно услышала в его голосе боль? — Я смотрел, там нет ни единой целой кости. Можно подавать на рагу. Рана загрязнена и гниет, что немудрено на этакой жаре. У парня жар. Самое позднее завтра к вечеру он потеряет сознание, и я не могу ждать, пока он прекратит сопротивляться. У меня других, во- первых, полно. А во-вторых, уже поздно будет.
«…за гусиные серые перья». Господи, пресвятая Йола, за что такая боль?
Безобразный сверток сырого мяса вместо руки, грязная рубаха, надетая, должно быть, вчера в бой. Волосы светлые, как ковыль, и пятна лихорадки на белых щеках. Кеннет аф Крейг. Почему-то вспомнилось, как еще вчера она спрашивала о нем сэра Эверарда. И тот тоже сегодня мертв, безмолвно ужаснулась она и себя не помня села на край скамьи. Кони. Кони, оскальзывающиеся с берега в быструю и бурную реку. Конские головы над зелено-бурой водой. Кони, выбирающиеся на пустынный песчаный пляж, еще нетвердо стоящие на ногах. Мальчишки, которые не могут разить врага с конской спины, в то время как лошадям серпами рубят тонкие ноги, но тем не менее способные оценить свой шанс в виду спин вражеского арьергарда. Неужели ей об этом только рассказали? Разве она не видела собственными глазами всадников, возникающих из пыли, свесившись на правый бок, словно перекошенных весом длинного гнутого кавалерийского меча с утяжеленным острием, которое будто само увлекает в рубящий удар руку с чуть вывернутым, напряженным запястьем? Должно быть, убили под ним коня, должно быть, рухнул в пыль, придавленный, и лава, горячая конская лава прокатилась поверху.
— Кеннет, — ласково сказала она, — надо. Это — жизнь. И жизнь на этом не кончаемся.
— Каким образом? — сердито спросил он. — На что я годен без руки? В нашем клане нет калек.
— Убиваете вы их, что ли?
— Мы им… не мешаем.
В глазах его и тени бреда не было. Рыбу из потока выдергивают, чтобы положить ее на сковороду. Птица, отставшая от стаи, не живет. Мальчик хочет умереть, потому что не умеет жить вне косяка. Ну что ж. Научится. Человек — не рыба. И не птица, хотя последнего жаль.
— Да прав он, Арранта! — Рэндалл так раскатил во рту ее имя, что она уступила бы ему во всем. Всегда. Но не в этот раз.
— Нет, он не прав. Есть много ремесел, которыми можно овладеть. Есть множество вещей, в которых можно найти смысл жизни. И есть король, — она бросила на Рэндалла быстрый взгляд, чтобы не вздумал ей возражать, — который, с какой стороны ни глянь, кое-чем тебе обязан. Ты имеешь право на пенсию, можешь жениться…
Она оборвалась, потому что Рэндалл с равнодушным и полностью отсутствующим видом мысленно послал ей картинку: абсолютную величину валового национального продукта, сумму налогов с него за вычетом потерь, нанесенных войной, и государственных долгов, подлежащих уплате в ближайшие сроки, число обезручевших, обезножевших и обезглазевших у него на службе, и что получится, если поделить то на это. Он слишком любил свои цифры и слишком полагался на них. Поэтому она оставила его без ответа, тем же способом адресуясь к Кеннету. Рэндалл прочитает послание, если удосужится взглянуть. Если он считает возможным навязывать толпе свое видение, почему бы ей не спасти человека, навязав ему свое.
Монах. Полковой писарь. Адъютант. Э-э… да хоть бы и лавочник! В любой из этих ипостасей есть жизнь, бесконечно дорогая ей со всеми ее вкусами, запахами, звуками. По тому, как очумело закрутил головой Кеннет, она догадалась, что он получил послание и гадает, откуда оно взялось и почему лишает его воли сопротивляться.
— Ты, может, не поняла? — переспросил Рэндалл. — Он не башмачник. Он воин. Конный лучник. Он не может быть никем иным. Он видит мир на острие стрелы либо под копытами коня. Любой труд, говоришь, почетен? Ничуть не бывало. Побыв лекаркой, в шлюхи не пойдешь. Умрешь скорее.
— Не умру, — сказала она, глядя ему в глаза. — Найду способ выжить.
И врезала по Рэндаллу от души картинкой, где тот швырял в погребальный костер де Камбри игрушечного оловянного солдатика, не имеющего понятия ни о таинствах жизни, ни о ритуалах смерти. Кен, кажется, не понял, но его это и не касалось. Они оба будут виновны, если его рассудок разорвется в мелкую мозаику, по очереди бомбардируемый сражающимися за него силами, где каждый норовил подчинить его себе. Губы Рэндалла побелели от гнева.
— Ладно, — сказал он. — Вздумала потягаться со мною моим оружием? Много ты понимаешь. А вот этого не хочешь? Не более чем через год…
Она увидела грязного оборванца, отирающегося по кабакам, откуда его гнали, потому что всех достали его истории о том, как он потерял руку за короля, которые он готов был повторять еще и еще всего лишь за кружку дешевого вина. Врет он все, бросали в его сгорбленную от унижения спину. Ворюга он ловленый и для острастки на руку усеченный. Голод. Презрение. Вонючие подворотни, ночлежки с хозяевами-мордоворотами. Отвратительные больные самки. Даже если бы это могло быть не так, теперь, благодаря могучей магии, это не могло быть никак иначе. И глядя на спокойное, суровое и очистившееся в своей решимости лицо Кеннета, она поняла, на чем базируется его яростный протест. Он знал, чего не хочет. Своими жалкими потугами она пыталась превозмочь очевидное.
— Когда бы профессия не обязывала меня спасать жизнь без оглядки на любые аргументы, ценою любых страданий, во имя всех, кто хорошо делает свое дело, от миссионеров до палачей, во имя дела, которое должно быть сделано, я сам бы как мужчина… Что я такое говорю?! Резать, и резать немедленно! — взвизгнул Грасе, не договорив свое стыдливое признание.
Что-то холодное и мокрое упало в ее декольте. Оказалось — слеза. Аранта сроду не плакала, а потому изумилась.
Считая, видимо, что голосование проведено и выиграно Рэндалл вынул из ножен на поясе посеребренный мизерикорд, как будто в самом деле исполнял долг короля перед солдатом, и возложил его Кеннету на грудь. Из рук короля. С его пояса. Какая честь! Мальчишка потянулся взглядом, как жаждущий к воде, когда мимо глаз его протекла узкая полоса абсолютно драгоценной стали с вытравленным на ней цветочным узором, и сердце его переполнилось.
— Я верил, что вы не оставите меня, государь. Пенсия — тьфу!
Аранта успела раньше. Кеннету надо было еще нашарить рукоятку и сжать на ней пальцы. К тому же, очарованный, он не торопился. Он, может, еще и прослезиться собирался напоследок. Она вырвала «орудие милосердия» буквально у него из рук.
Рэндалл поглядел на нее с интересом, Грасе — как будто она приняла на себя грех с его совести, Кеннет… нет, на Кеннета ей лучше было не смотреть.
Рэндалл сильнее ее, пусть так. Он многократно опытнее. И он шутя сомнет и отбросит ее подростковую магию. Однако она точно знает, когда она права. И она не боится того, чего, как правило, боятся такие большие, важные и сильные мужчины. Их страхи для нее — смешные и нелепые химеры. Никто при ней больше не умрет, как бы красиво это ни было обставлено. Она возьмет ответственность на себя.
