не к ним обращаясь.
«Есть» у нее банальный ключ на цепочке, с пластиковой биркой и номером 8/65. Андерс посмотрел на ключ с вялым интересом и с куда большим — Брюс голову бы дал на отсечение — на девушку.
— Третье у нас в кармане, — пояснила Аби, усмехаясь, как взрослая. Она и правда как взрослая: яркий накрашенный рот, тщательно выведенные брови. Непривычное чужое лицо. Завитые волосы уложены в сложную прическу, как в старой видеодраме, из тех, где женщины все в длинных платьях с большим вырезом. Вырез у нее, ахха… упасть и провалиться.
— А от чего ключик-то?
— От кладовки при прачечной. Третье думает, что у них все схвачено. Но им — негде. Не в общей же казарме, как ты понимаешь. Иди… меняйся.
— Аби… ты золото и мед! Ты знаешь? — Андерс подскочил к ней, она, смеясь, отдернула ключ, но комод, «проламывая» нарисованный плетень, все равно чмокнул ее, куда дотянулся… она на полголовы выше, зафиксировал беспристрастный Брюскин взгляд. — Где взяла?
— С завхозом потанцевала.
— Что, и только?
— Ну, еще выпила на брудершафт?
— …и только?
— Ему хватило.
— Когда надобно вернуть?
— Да оставим в замке, утром сам найдет. Так даже лучше: а то сейчас он его, того и гляди, потеряет.
— Ээ… погоди, не торопись…
Они удалились куда-то за угол, живо обсуждая подробности совместного бизнеса. Брюс остался один, но ненадолго. Перед ним возник Товия, совершенно обескураженный и на удивление совсем не пьяный, а за ним Китри, как на прицепе, и тоже с таким видом, будто ей прилетело из-за угла подушкой. Товия сунул Брюсу теплую банку пива и какую-то нераспознанную вяленую морскую нечисть.
— Комода видел?
— Ну…
— У него правда, есть
— Правда, — признался Брюс. — Эээ… только, кажется, ему самому…
— Подвинется! — мужественно прорычал минотаврец и вместе со своей спутницей исчез за углом. Брюс понял, что ему срочно надо куда-то перемещаться, иначе он рискует остаться хранителем всех выменянных Вторым сокровищ.
А мне даже и ключа не надо. У меня с женой комната на двоих в жилом блоке, и как бы все само собой. А счастья нет. Или для счастья надо, чтобы непременно в подсобке на узлах? Или это комод сбросил хандру, а она возьми и к Брюсу прилипни? Ладно-ладно. Еще не вечер.
Вечер, да еще и в самом разгаре. На площадке пляшут рил, сплетая и расплетая цепочки, дети шлепают по организованному для них мелководью и брызжутся, а вода подсвечена и полыхает, как грог. Шестеро колонистов выносят на носилках, покрытых стягом НН, спецкостюм. Руки «покойного» сложены на груди. Для него разжигается большой костер. Он, видно, чем-то обработан, потому что правильный «спец» не горит. А это вообще не «спец», это водолазный костюм, который списали неделю назад, потому что порвали.
Отправить его в огонь большая радость. Дескать, и без тебя обойдемся. Вокруг кричат: «Прощай, скафандр!» и «Мы тебя забудем!». Пишут записочки и кидают их в огонь: в записочках заветные желания. Почему бы и нет. Воображая тех, кто сейчас передает ключ от кладовки в очередную потную ладошку, Брюс пишет: «Хочу безумного секса!» Записка летит в огонь вместе с сотней других бумажных бабочек. Все. Он сделал, что мог. Теперь найти скамеечку и ждать, когда маниту скафандра снизойдет к его просьбе.
Скамеечку лучше искать подальше. Горящий скафандр воняет. Колонисты пляшут у костра. Брюс продал бы душу, чтобы разделить с ними праздничную беспечность.
— Привет. А ты чего одна сидишь?
Сульпиция смотрит на него недоверчиво, дергает толстым плечиком.
— Мама работает, — говорит она.
— Так выходной же сегодня.
— Мама работает всегда.
Брюс слегка теряется. На него смотрят в упор, под этим взглядом он сам себе кажется снимком скелета в голубоватом ореоле расплывчато-прозрачных мягких тканей.
— А другие дети?
Вот же привязался, да?
— Другие, — снисходительно поясняет Сульпиция, — дети! Мне четырнадцать.
— Ээ… принести тебе чего-нибудь? Торта?
— Нет, не надо, — в этом решении вся твердость и вся вселенская скорбь мира. — Можно соку. Вишневого.
Понял. С чувством постыдного облегчения Брюс снимается с места. Здесь есть существо более одинокое, чем он сам. Эй, маниту скафандра, когда я говорил про безумный секс, я не
Ближе к столам толпа становится гуще. На берегу взрывают петарды, зрителей осыпает лиловыми искрами. Дети визжат и скачут, и носятся. Брюсу кажется, будто он видит Мари. Со спины и мельком. Она танцует. Скажем больше, она танцует медляк с папой. Ну, это все равно, что со мной. Единственная из всех, она одета не нарядно. Даже на Сульпиции бесформенная роба с блестками, а Мари Люссак — в простой белой маечке и брюках, и даже так она краше всех. Нет у нее никаких шелковых платьев, что бы там ни выдумывала Морган про
Надо было просить у скафандра «стать, как папа». Безумный секс, вероятно, входил бы сюда как подмножество.
Во главе стола веселая суматоха. Там затевается очередное действо всемирного масштаба. Двое наших из ССО выволакивают лотерейный барабан с бумажками, а на бумажках — Брюс знает! — написаны предложения и пожелания колонистов на предмет того, как им назвать их новую планету.
Нам. Нашу. ССО тоже играли: гадали всей казармой, перебирая старые сказки. Брюс даже предложил от щедрот душевных Одиллию, но Китри объяснила, что она была плохая, а стало быть, для мирной трудовой жизни не сгодится. Спор перешел на то, каким в принципе должно быть имя для планеты, а после — почему большинство имен женские: Лада, Макошь… Черневог! И даже такая есть — Машенька. Дальше Брюс заснул, и чем кончилось — не помнил. Китри, кажется, настаивала на Чаре, но никто не мог выделить из черт Либеллина-VI какую-то одну, существенную настолько, чтобы раз и навсегда дала планете уникальное имя.
Командует представлением Сульпициева мамаша. Работает. Глядя на нее, Брюс невольно вспомнил свою. У нас тоже не было папы, и мы тоже делали вид, будто он нам не так-то и нужен. Нет, ну хорошо бы, конечно, но раз уж так вышло, сокрушения бесплодны и бесполезны. Мать — боевой офицер, это сталь с режущей кромкой, а не сахарный сироп, как ваши, ведь даже его, Брюса, зачатие было медицинским, «чистым». Появление в доме Норма перевернуло все вверх дном, и только после рождения Айны до Брюса дошло, что до сих пор мы, в общем-то, стояли на голове.
Эманация заботливой силы, окружившей мать, и готовность, с какой та отказалась от своей роли старшего офицера, определили правила, по которым отныне строилась их новая семья. Оно пришлось в самый раз на то время, когда мальчишки в школе говорят уже не о флайерах, а только о сексе. Выдумывают невероятные истории про девчонок, и хотя все знают, что это враки, но воображение… И еще видео, какого на Пантократоре и быть-то не должно, но есть ребята, чьи отцы работают в космопорте, и те приносят… И ты, конечно, это видел.
В общем, Брюс почему-то был уверен, что Айна никогда не будет сидеть на скамейке одна, сиротливо глядя из темноты на чужой праздник. Как Сульпиция. Как он сам. Так, где тут этот чертов вишневый сок?
