Арабский кошмар

постучался в дверь, оцарапав костяшки пальцев, и, поскольку на стук никто не отозвался, у самого порога погрузился в сон. Провожатые удалились, оставив его там лежать.

Глава 19 Сокровища Каира

По-моему, задушив меня, Прокаженный Рыцарь не подумал о последствиях. Согласно афоризму, бытующему среди касасиунов, мертвец историй не рассказывает, и, к несчастью, смерть рассказчика в разгар его рассказа действительно порождает кое-какие специфические проблемы. Решение, вынесенное касасиунами по этому вопросу, сомнению еще никто не подвергал. Смерть лишает человека права состоять членом Гильдии.

Возвращаясь к тому, что я говорил в начале всей этой истории (а я не предполагал, что она окажется историей моей смерти), напомню, что в последнее время, когда я рано ложился, дабы почитать перед сном, мне не давали уснуть необъяснимые страхи. Необъяснимые, но не неописуемые – да и не такие уж, при ретроспективном рассмотрении, необъяснимые. Сейчас я опишу фантазию, из-за которой всю ночь лежал без сна и с воспаленными глазами. Она такова.

Веки тяжелеют, запрокидывается голова, скучная книга выпадает из рук, глаза закрываются. Глубокое дыхание замедляет ритм – а затем, по-видимому, останавливается. Утром, когда я не встаю в привычный час (обычно меня будит крик рассветного муэдзина), кто нибудь из встревоженных друзей – Бульбуль, к примеру, а скорее всего моя сестра Мария – входит и трясет меня, пытаясь разбудить, и, обнаружив, что я никак не реагирую, слушает мое сердце, а потом дыхание. И то, и другое, кажется, остановилось. Испускается первый крик, и мое лицо увлажняется чьими-то слезами. Потом – скорбные завывания, ритуалы похорон, кучка людей, смотрящих на мою запеленутую в саван фигуру. На тело мое швыряют пригоршни земли, а потом и полные лопаты. Солнце исчезает.

И лишь теперь я просыпаюсь и ощущаю тяжесть давящей на меня сырой земли. Да. Заживо погребен! Крики мои в столь ограниченном пространстве звучат глухо. Окровавленные руки выпутываются из многослойной ткани и царапают ногтями землю. О, кто тот человек, который, вообразив все это, сумеет безмятежно погрузиться в сон? И где тот человек, который надежно гарантирован от подобного пробуждения?

Кто, в самом деле, может поручиться, что он вообще проснется? Эта пустая фраза: «Он легко скончался во сне»… Если вдуматься, что может быть ужаснее, чем умереть от сна, умереть, того не сознавая. Но все это вопросы непростые. Я лишь хотел сказать, что эта возникшая в моем пылком, болезненном воображении картина вынуждала меня бороться со сном. Порой эти фантазии не оставляли меня всю ночь, и тогда я вставал и еще до того, как первый крик муэдзина прорезал рассвет, выходил из дома и направлялся к воротам Зувейла, где угощался вместе с персами их первым завтраком.

Более того, именно в бессонной тьме перед рассветом рождались у меня планы дальнейшего просвещения моих слушателей: предупреждения об опасностях «влажных снов»; дискуссии о том, что лучше – страдать Арабским Кошмаром и не знать об этом или, с другой стороны, быть мертвым и об этом знать; посещения уникального и революционизирующего птицеводство каирского птичьего двора и демонстрации Великого Пробного Камня Йолла, – возможности казались безграничными. Все кончено. Кто мог предвидеть, что сбудется самая бредовая и жуткая из моих фантазий? Только не я. Меня одолевали страхи, но страхам я не верил. Почти все сбылось. Некоторое утешение я нахожу в том, что моему пути к могиле предшествовало удушение – не сон.

Однако я отвлекся. Несомненно, я несколько расстроен собственной кончиной. История, однако, еще не окончена. Терпение. Терпение исходит от Бога, поспешность – от Иблиса, дьявола. Кто поспешит, тому не отыскать сокровищ, коих в Каире немало…

В ту ночь Кошачий Отец направился на огромное открытое пространство перед воротами Зувейла. Там он час за часом ждал. Незадолго до рассвета резко похолодало, и артисты, покинув свои будки, собрались вокруг общего костра. На лютом холоде пар, ими выдыхаемый, казался душами усопших. На Кошачьего Отца они взирали с безразличием, граничившим с враждебностью. Фокусники ничего, кроме недоверия, к чародею испытывать не могут. Пытаясь согреться, Кошачий Отец кружил на месте, топая ногами.

Наконец появился чернокожий. Хабаш уже не бежал, а понуро ковылял к своей клетке. Когда же он приблизился, Отец заметил у него на голове темное кровавое пятно. Заметил он и то, что, хотя Хабаш сбит с толку и смущен, сны ему уже не снятся. А главное – он с удовольствием увидел в руке у Хабаша книгу. Он ласково улыбнулся.

– Я вижу, ты возвратился побитый, но с победой.– Он осекся.

Хабаш, пропустив поздравления мимо ушей, протиснулся в клетку и плюхнулся на солому. Дезориентированный и обессиленный, он, казалось, счастлив был вновь оказаться в клетке. Обеспокоенный, Отец вошел следом.

– Что случилось? Кто на тебя напал? Где ты нашел книгу?

– Точно не знаю. Мне трудно вспомнить. Я бегал по городу в поисках вашей книги. Меня остановила какая-то старуха и пообещала книгу, если я сделаю, как она велит. Она привела меня в сад. Там сидела дама, которая сказала, что я должен с ней переспать, а обезьяна…

– Нет, только не это, довольно обезьян и дам в саду! Но книгу ты, по крайней мере, получил…

Кошачий Отец выхватил из цепких пальцев Хабаша прочно сброшюрованный манускрипт. Нечто странное в книге привлекло его внимание. Недоверчиво прочел Отец посвящение на обороте: «Сей трактат его превосходительство давадар смиренно предлагает вниманию султана султанов, Кайтбея, в надежде, что тот, кто правит землями египетскими и сирийскими, а также сердцами и глазами подданных своих, при серебристых волосах и неувядаемой красоте его, будет…» Кошачий Отец перевернул книгу и прочел на обложке название: «Ключ к пригожести и путь к украшению для рабов султана и воителей веры».

– Идиот! Это не та книга!

– Откуда мне это знать? Я читать не умею.

– Случилось нечто ужасное. Что же случилось? Мы должны это выяснить. Ты должен выпить еще и снова уснуть.

Хабаш с сомнением уставился на чашку.

– Не бойся. На сей раз я буду только задавать вопросы.

Хабаш выпил и откинулся на солому. Тем временем Отец в наигранном отчаянии воздел кверху руки и, как бы намереваясь произвести впечатление на незримые силы, с пафосом произнес:

– Кто-то расстроил мои планы, но книгу я все равно отыщу!

Хабаш уснул, и вскоре сон его стал глубоким, а дыхание – хриплым. Пришла пора задавать вопросы.

– Присутствует ли здесь дух Алям аль-Миталя, готовый говорить и отвечать на мои вопросы устами сего несчастного, пребывающего во мраке невежества раба моего?

– Да.– Голос был таким слабым, что Отцу пришлось приникнуть ухом почти к самым губам Хабаша.

– Скажи мне тогда, кто взял мою книгу?

– Если бы сны желали, чтобы их помнили, их бы помнили. Если бы сны желали, чтобы их понимали, их бы понимали. Книгу вновь поглотил Алям аль-Миталь. Она перестала быть книгой о сне и сделалась сном о книге. Таковы парадоксы сна.

– Но книгу написал я!

– Она была продиктована тебе во время спиритических сеансов. Послушной рукой, бессознательно, записывал ты нашептыванья Алям аль-Миталя. Мы изучаем тех, кто изучает нас, и забираем себе то, что принадлежит нам по праву.

– Моя книга! Труд всей моей жизни! – Отец в отчаянии принялся ломать руки.