“согласованном признании вины”, затягивая время и надеясь на то, что подвернется какой-нибудь благоприятный случай. И он дождался: несговорчивый второй заместитель Лу Паркер, который требовал для Верджила Фрира семи лет тюремного заключения, неожиданно перешел из окружного суда в частную фирму. Его место заняла молодая чернокожая женщина по имени Нэнси Гудпастер, недавняя выпускница Бейтского юридического колледжа при Хьюстонском университете. Она была честна и честолюбива, но буквально завалена делами, назначенными к слушанью.
В ее маленьком офисе, доверху набитом грудами всевозможных документов и штабелями папок с делами, Нэнси Гудпастер и Уоррен начали новый раунд переговоров о “согласованном признании”.
– Фрир ведь у нас впервые привлекается к судебной ответственности, не так ли? – осведомилась помощник судьи. И сама же себе ответила: – Ну конечно, впервые. Я не обнаружила в его досье никаких материалов, касающихся его прежних судимостей.
Компьютерная распечатка, на которой значились два мелких оклахомских преступления Фрира, была засунута куда-то очень далеко, а может быть, даже и вовсе утеряна.
Слегка напуганный, Уоррен переменил тему разговора.
– Если бы вы могли ограничить наказание условным осуждением и денежным штрафом, – сказал он, – это было бы прекрасно. Жена этого человека вот-вот может умереть от рака. На иждивении его четверо малолетних детей. Я не просто поверил ему на слово. Я проверял это. Он ни разу мне не солгал. Позвольте заметить, что ныне это большая редкость.
Из разговоров в судейских кругах Нэнси Гудпастер знала, что Уоррен считается пунктуальным и заслуживающим доверия адвокатом. Она сдалась, предложив в качестве наказания Фриру тридцать дней условного осуждения плюс оплату судебных издержек и штраф в пятьсот долларов. Сделка получилась – лучше не придумаешь.
Уоррен еще какое-то время поволновался, а затем вернулся к Фриру, который, ожидая его на скамье, грыз свои и без того обкусанные ногти.
Уоррен сурово посмотрел на него.
– Верджил, ты хочешь сохранить за собой свою нынешнюю работу?
– Да, сэр.
– А ты не собираешься еще раз попадать в неприятную историю?
– Нет, с этим покончено!
Уоррен постарался поглубже заглянуть в то, что, как он надеялся, было душой Верджила Фрира. За три года работы молодой адвокат уже вдоволь налюбовался и на жуликов и на преступников. Их взгляды, как правило, бывали либо уклончивыми, либо, наоборот, удивительно холодными и открытыми. Но взгляд Фрира был особенным: это были глаза человека встревоженного, но простодушного и совершенно сбитого с толку. Жизнь сдала ему никудышные карты. Уродливый маленький человек, слабый, но живучий. И у него доброе сердце – ведь он, как мог, заботился обо всех этих шумливых редкозубых ребятишках с их бледными личиками и горящими глазами.
– Можешь ты поклясться на Библии, Верджил, и вообще – всем, что для тебя свято, включая головы твоих малолетних детей, что ты больше никогда не пойдешь на преступление?
– Да, сэр, я клянусь в этом.
– Ты должен исправиться, потому что ради тебя я подставил под удар свой собственный зад.
Уоррен рассказал Фриру о предложении государственного обвинителя и добавил:
– Советую тебе согласиться с приговором, Верджил. Воспитывай своих детей и молись о здоровье жены. Подписывай быстрее, покуда я не вспомнил о своем религиозном долге и не передумал.
Документ, который следовало подписать, был свидетельским показанием, данным под присягой обвиняемым Верджилом Фриром в поддержку своего условного осуждения. Уоррен тоже поставил там подпись – и, короче говоря, едва эта бумага попадала в руки закона, утверждение приговора было уже делом техники. Аффидевит[1] гласил, что Верджил Фрир никогда ранее к судебной ответственности не привлекался.
Уоррен продолжал быстро подниматься по служебной лестнице. Он и не вспоминал о Фрире, пока тот через восемь месяцев сам не напомнил о себе событием, случившимся ночью на автомагистрали к северу от города, где Верджил Фрир был арестован при попытке ограбления автофургона, перевозившего телевизоры. У Верджил при себе оказался пистолет 38-го калибра. Он успел обменяться шестью бешеными выстрелами с группой полицейских, прибывших на задержание, прежде чем был ранен в ногу и принужден к сдаче оружия.
Весьма дотошный молодой помощник окружного прокурора, изучая полное досье Фрира, обратил внимание на очевидную странность, касавшуюся последнего приговора. Он сказал Верджилу:
– А ну-ка взгляни сюда, на свое письменное заявление в связи с прошлогодним делом о хищениях в “Кмарте”, где ты клянешься, что не имеешь других судимостей. Значит, ты солгал, мешок с дерьмом?!
– Да, но так велел мне сделать мой адвокат.
Когда Уоррен узнал об аресте Фрира, он опустил голову и закрыл лицо ладонями. Конечно, он мог бы блефовать, утверждая, что Фрир никогда не говорил ему о своих судимостях. Однако еще одна ложь при подобных обстоятельствах – это было больше того, что он мог бы вынести.
В тот вечер, придя домой, он обо всем рассказал своей жене Чарм, молодой женщине, обладавшей изящной фигурой и твердыми убеждениями. Под своей девичьей фамилией Кимбал Чармиан работала репортером в местной независимой телекомпании. Домом четы Блакборн было красное кирпичное приземистое строение на Брейс-Байю, с маленьким, окруженным бананами прудиком во дворе. Стоя в тени над прудом, Уоррен созерцал безучастность Вселенной.
– Я чувствую себя абсолютным дураком, – сказал он. – Ради человека, которого я наверняка никогда бы больше не встретил, я поставил на карту всю свою карьеру.
– Ты думал, что он станет считать себя твоим вечным должником, – спокойно, с некоторой укоризной сказала жена Уоррена. – Ты попросту забыл о человеческой природе.
Несколькими днями позже в районной прокуратуре Уоррен узнал, что жена Верджила Фрира скончалась семь месяцев назад. В передвижной домик сразу же вселилась большегрудая, с незакрывающимся ртом Белинда, чтобы делить с хозяином его неопрятную постель. Двух своих старших детей Верджил отослал на жительство к их тетушке-алкоголичке в Форт-Уэрт, а обоих младших сдал в государственный приют для сирот, где ему пообещали организовать их усыновление.
О Господи! – подумал Уоррен. Где были мои глаза? Ведь я не новичок в своей профессии, не ребенок, ну как же я мог так ошибиться?
Он был формально как юрист защиты обвинен в лжесвидетельстве, повлекшем за собой тяжкие последствия, – в уголовном преступлении, поскольку разбирательство проводилось официально, в судебном порядке. Если бы Уоррена признали виновным по этой статье, он был бы навсегда исключен из юридической корпорации. Однако Джин-Максимум был известен в кругах и повыше, чем Фаннин, 201 – офис окружного суда. Униженный, противный самому себе в гораздо большей степени, чем кто-то в этом суде мог представить, Уоррен прибыл туда с мертвенно-бледным лицом раскаявшегося грешника и все-таки сумел обернуть дело в свою пользу: обвинение в лжесвидетельстве, повлекшем тяжкие последствия, было заменено на мелкое должностное преступление класса А – соучастие в ложном свидетельстве, данном под присягой. Стороны сошлись на условном осуждении сроком один год.
Надев свой самый скромный серый костюм, Уоррен предстал перед судьей Лу Паркер, поскольку правонарушение имело место именно в ее учреждении. Облаченная в судейскую мантию, судья Паркер сидела в большом кожаном кресле за судейским столом, прямая, как столб, и ласково перебирала своими короткими, словно обрубки, пальцами золотую цепочку, на которой болталось ее пенсне. Судья Паркер говорила мужским голосом с сильным южнотехасским акцентом. Она назвала Уоррена “позором всего юридического сословия, положившим черное пятно на светлую память отца, выдающегося юриста”.
В расположенном на восьмом этаже, лишенном окон и освещенном флюоресцентными лампами зале судебных заседаний, где присутствовал постоянный аммиачный запах, лишь слегка перебивавший запахи человеческого пота, юная Нэнси Гудпастер с заслуженным удовольствием начала зачитывать вслух строки обвинительного приговора.
Но судья Паркер нараспев произнесла:
– Мистер Блакборн, прежде чем я рассмотрю официальные рекомендации штата, мне хотелось бы от
