любит другого мужчину и должна разорвать их брак, эти слова возникли в мозгу Уоррена. Он не произнес их: в уме его они были чем-то большим, чем просто словами. Ум его, боровшийся за сохранение непрерывности в эпицентре столь уродливой путаницы, подсказал ему, что они открывают путь к тому, чтобы заявить, что в глазах вечности наша жизнь, конечно, не более чем жалкое химическое явление, но она, тем не менее, может обладать непрерывностью. Непрерывность способна иметь форму, структуру. Форма же и структура – это все, что у нас есть для борьбы с демонами небытия, для того, чтобы прожить свои годы с чувством скромной, застенчивой гордости. Человек не может просто так выбросить из своей жизни целых восемь лет, если у него есть шанс вернуть их и сделать своим основанием. Но я молод, подумал Уоррен, я могу начать сначала. Я могу отыскать непрерывность, даже если моя жизнь расколота на части. В книге тоже есть части, и все же она представляет собой нечто целое. Просто существуют жизненные периоды, они очень разные, но они связаны друг с другом.
Ему нравилась Мари, она доставляла ему радость – любви между ними пока не было. Он еще не любил ее, но мог бы полюбить. И со временем, если он отдастся своему чувству, он ее непременно полюбит. Уоррен хорошо понимал это.
“Голнад 8, Бивилл 38”.
– Ты в порядке? – спросила Мари, приподнявшись на сиденье, чтобы достать термос, в который она налила “Gatorade”.
– Все нормально, – ответил Уоррен.
– Как твоя головная боль?
– Почти прошла.
Такие маленькие беседы, прерывающие наши мысли, помогают нам сохранить в себе разум и дают нам почувствовать себя любимыми. Жаль, что я не могу рассказать ей все, подумал он, впустив ее в свое сердце и ум. Но мы никогда не сможем сделать этого. Мы можем только намекнуть.
Можем поделиться друг с другом, но мы не в состоянии стать единым существом.
И не только с Мари. Уоррен не винил в этом ни ее, ни себя самого. Все мы, люди, чертовски одиноки.
“Милый” – называла его Мари. Она была нежна, нуждалась в нежности, но пока мало о ней просила. Мари не возражала против того, чтобы у него была своя жизнь. Чарм этого не допускала. Я мог бы быть счастлив с Мари, подумал Уоррен. Одинок и счастлив. Но слово “счастье” больше подходит для подростков, популярных песен и идиотов. Назовем это удовлетворением. Я мог бы дожить с нею до самой старости, и мы не узнали бы друг о друге ничего, кроме того, что каждый из нас пожелал бы сообщить другому. Будут только намеки, которые станут улавливаться органами наших чувств, но не знание. И, возможно, так даже лучше. Я мог бы делать свою работу, воспитывать сына Мари и завести с нею собственных детей. Меня ожидала бы спокойная, легкая старость. Река должна течь. На ней встретятся и пороги, и водовороты, но она будет судоходна. Мне придется выслушать множество загадок, а Мари привыкнуть к моему храпу. И мне больше не нужно будет покупать новую камеру.
Ум Уоррена постепенно спускался с горных высот. Бивилл был уже неподалеку.
– Ты переживаешь насчет своего суда? – спросила Мари.
Да, меня тревожит то, что моя подзащитная будет признана невиновной. Меня это не просто тревожит. Сводит с ума, мысленно сказал он себе.
– Все это очень сложно, – ответил он вслух.
Она больше не задавала вопросов. Уоррен был ей за это благодарен: спасибо тебе, милая.
Вчера вечером на выходе из зала суда Джонни Фей схватила Уоррена за руку.
– Ну, как идут мои дела?
– Посмотрим, – жестко сказал он. – Может быть, они вам и поверят.
Глаза Джонни Фей стали узкими.
– Вы постарайтесь произнести хорошую речь в мою защиту.
– Может быть, Рик выступит с заключительным словом?
– Нет. Я хочу, чтобы это сделали вы. Я вам верю.
Да. Это была его обязанность. Он согласно кивнул.
Теперь, в это субботнее утро, Уоррен ехал в Бивилл, чтобы найти человека по его прозвищу. Человека этого там могло и не быть. Он мог находиться там какое-то время, а потом уехать. Без него, как понимал Уоррен, суд мог вынести обвинительный вердикт по делу Куинтаны. Кучка косвенных доказательств, но именно их-то порою труднее всего опровергнуть. В центре этого стояла поколебленная очевидица, но оставалась еще улика с пистолетом, зажатым в руке Гектора. Пистолет никуда не денешь.
Они приехали в Бивилл в одиннадцать часов утра. Это был старый городок скотоводов на севере Кинг-Ранч. Совсем недалеко от Одэма и Корпус-Кристи, где из Джонни Фей воспитали нынешнего монстра. Уоррен подумал о ее “маме”, к которой Джонни Фей до сих пор была “лояльна”, и о “папе”, который управлял “Эксксоном”, а по воскресеньям заклинал адский огонь и серу. Каковы эти люди были в действительности? Что они сделали с ней? Или чего не сделали? Что покривилось в ее мозгу? Этого ему никогда не узнать.
Уоррен съехал с автострады на развязку и свернул на центральную улицу города. Они проехали мотель, супермаркет, кегельбан. Нигде никаких автостоянок, никаких высотных зданий. Кроны дубов и орехов-пеканов никли в пыли перед маленькими кирпичными домиками с частоколом и выжженными солнцем газонами. Уоррен заметил бильярдную и автостанцию.
– В бильярдной, пожалуй, больше шансов, – сказал он Мари, – поэтому первой я проверю автостанцию.
Он сделал то же самое, что делают мальчишки, съев сначала овощи и жареный картофель, а бифштекс из грудинки оставив на потом.
За стеклами машины стоял удушливый зной. Молодой чернокожий качал бензин, а белый, мужчина лет пятидесяти, сидел за кассовым аппаратом перед гудящим вентилятором и разбирал кредитные карточки.
Уоррен, в кроссовках, потертых джинсах и рубашке без рукавов, сунул в зубы зубочистку и сказал:
– Здрасьте.
– Здравствуйте.
– Жарко сегодня.
– Да уж точно.
– Парень из этого города: некоторые люди в Хьюстоне называют его Джим Денди. Он здесь?
Мужчина за кассой ухмыльнулся, обнажив желтые зубы.
– Ты из полиции?
Уоррен почувствовал себя кем-то вроде Гари Купера или Джимми Стюарта из старого вестерна. Обстановка была подходящей. И диалог древним, как мир.
– Да нет, черт возьми! – сказал он. – Я адвокат. Пытаюсь помочь Джиму выпутаться.
– Да, Джим Денди здесь. Был здесь, по крайней мере.
Уоррен достал двадцатидолларовую бумажку из нагрудного кармана и взял карту Мексики со стеллажа рядом с кассовым аппаратом.
– Я думаю, это мне пригодится. Оставь сдачу себе, приятель.
Владелец автостанции взял двадцать долларов, открыл кассовый ящик и отдал восемнадцать долларов сдачи Уоррену.
– Это не Хьюстон, – сказал он. – Джим Денди у Китти Мери. Китти Мери ты тоже знаешь?
– Нет, сэр, – ответил Уоррен.
– Маленький домик на Дикэбл-стрит. Возвращайся назад, проедешь несколько кварталов после Уолгрина и повернешь направо. Предпоследний дом на улице, перед которым стоит разбитый “чеви-пикап”. Рабочая смена Китти Мери в “Макдональдсе” начнется не раньше вечера, так что она, скорее всего, сейчас дома.
– Как его настоящее имя? – спросил Уоррен.
– Чье?
– Джима Денди.
