лжет.
«Я из Индии», — ответил бы доктор, не будучи в этом достаточно убежден. «Я из Торонто», — говорил он иногда, но в тоне его звучало слишком много злости, чтобы это была правда. Порой он прибегал к другому варианту: «Я из Торонто пролетом через Бомбей». Когда же ему хотелось по-настоящему понравиться, ответ звучал так: «Я из Торонто, пролетом через Вену и Бомбей».
Дарувалла мог бы и дальше развивать эту ложь, поскольку на самом деле он был ниоткуда.
Используя свое европейское образование, он мог бы сочинить занимательную историю о своем детстве в Бомбее, рассказывая ее с индийским акцентом, придающим повествованию дополнительный колорит. А мог бы оборвать разговор одной фразой:
«Как вам известно, в Торонто проживает много индийцев», — он мог бы и так ответить, если бы это понадобилось.
Когда требовалось, доктор Дарувалла хвалил место, где жил, хотя на самом деле чувствовал себя там неуютно.
Но сейчас от него ожидался совсем другой ответ, совершенно иной тип правды. Доктор увидел честный к себе интерес, неподдельное желание узнать истину Фарука очень тронула то, что малыш не отпустил его указательный палец. У него не оставалось времени на шутливый ответ или на двусмысленное замечание. Испуганная мамаша могла в любую секунду прервать их разговор, а такой момент больше не повторится.
— Откуда вы? — спросил его ребенок. Дарувалла и сам хотел бы услышать ответ. Никогда раньше его не одолевало такое желание сказать правду, столь же чистую, как падающий сейчас снег. Наклонившись к малышу так, чтобы ребенок понял каждое его слово и сжав доверчиво держащую его ручонку, доктор услышал свой ответ, четко прозвучавший в зимнем вечернем воздухе:
— Я из цирка!
По веселой широкой улыбке и восторженным глазам малыша доктор Дарувалла понял, что совершенно правильно ответил на вопрос. Улыбающееся, счастливое лицо ребенка оказалось чем-то таким, чего он никогда не чувствовал в этой холодной стране, оказавшейся для него мачехой. Такое полное восприятие его личности доставило Фаруку небывалую радость, которую он, как цветной иммигрант, никогда еще не ощущал.
Тут же послышался гудок автомобиля и женщина оттянула он него ребенка. Отец мальчика, должно быть, муж этой женщины, впрочем, неважно, кем он был, помогал им сесть в машину. Даже не расслышав, что мамаша сказала мужу, доктор запомнил слова малыша, обращенные к отцу.
— В город приехал цирк! — произнес мальчик.
И они уехали, оставив Даруваллу на том же месте. Угол улицы казался теперь в полном распоряжении доктора.
Джулия явно опаздывала. Фарук подумал, что у них не останется времени на еду перед нескончаемыми чтениями в Харбофонте. Тогда он не заснет, не будет храпеть, но публике и несчастным писателям придется слушать урчание его пустого желудка.
Снег все продолжал падать, заметая пустую улицу. В каком-то далеком окне мигали огоньки новогодней елки. Доктор попытался сосчитать, сколько там оттенков. Цветные огоньки в оконном стекле напоминали ему лучики света, отражавшиеся от блесток, пришитых на майки цирковых акробатов. Могло ли на свете быть что-либо более замечательное, чем этот отраженный свет?
Мимо проезжала машина, грозившая разрушить эйфорию доктора, мысленно находившегося сейчас совсем на другом конце планеты.
— Убирайся к себе домой! — прокричал кто-то из окна проезжавшей машины.
По иронии судьбы, доктор не расслышал этих слов, ибо выстрелить ими было гораздо легче, чем практически выполнить. Другие звуки, доносившиеся из окна машины, заглушил снег. Послышался затихающий хохот, а может, какие-то невнятные расистские выкрики. Однако они пролетели мимо доктора, вместе с машиной. Он не отрывал взгляд от окна с новогодней елкой, смахивая ресницами падающие снежинки, а потом закрыл глаза и они холодным слоем покрыли его веки.
Фарук увидел обезображенного слоном мальчишку в майке с голубовато-зелеными блестками — маленький попрошайка в реальной жизни никогда так не одевался. Фарук увидел Ганешу опускающимся вниз в свете прожектора. Он вращался вокруг своей оси, зубы калеки были крепко сжаты. Завершалась очередная «прогулка по небу», которой в реальности никогда не было и никогда не будет. Настоящий калека мертв. Только в мыслях ушедшего на покой сценариста Ганеша исполнял номер «Прогулка по небу». Вероятно, и фильма никогда не снимут. Однако Фарук видел, как обезображенный слоном мальчишка шел по небу цирка совсем не хромая. Для него это видение существовало в реальности. Образ мальчика оказался настолько же реальным, как и Индия, которую оставил доктор. Ему предназначено снова увидеть Бомбей. Фарук теперь знал: из штата Махараштра невозможно убежать и это вовсе не цирк.
Именно тогда он понял, что возвращается опять и опять. И будет возвращаться. Индия тянет его, сейчас карлики не имели к этому никакого отношения. Фарук почувствовал это с такой же непреложностью, с какой он слушал шум цирка, аплодирующего артисту под куполом. Люди бьют в ладоши, а мальчик-калека спускается на трапеции. И они кричат что-то одобрительное.
Джулия остановила машину и, глядя на своего задумавшегося мужа, нажала гудок автомобиля. Но доктор не услышал сигнал — он ловил шум аплодисментов. Фарук все еще находился в цирке.
