Четвертая рука

использовала эту футболку в качестве наволочки — стирать можно было только в озере.

Даже теперь, стоя в кабинете доктора Заяца и обхватив себя руками, словно ей было холодно или хотелось спрятать от нескромного взора Патрика Уоллингфорда свои груди, она ощущала еле слышный запах сосновой хвои и — почему-то очень сильно! — присутствие Отто, словно он тоже был рядом.

Повсюду висели портреты знаменитых пациентов доктора Заяца, однако ни Патрик Уоллингфорд, ни миссис Клаузен ни разу на эту коллекцию не взглянули, настолько были поглощены созерцанием друг друга, хотя поначалу избегали смотреть друг другу в глаза.

Кроссовки миссис Клаузен промокли в висконсинском снегу, и Уоллингфорд, не сводивший глаз с ее ног, видел, что обувь на ней и теперь мокра насквозь.

Наконец миссис Клаузен сняла куртку, села в кресло рядом с Патриком и заговорила, причем Уоллингфорду казалось, что она обращается к его здоровой руке.

— Отто ужасно переживал из-за вашей руки — той руки, конечно, — промолвила она, не сводя глаз с правой руки Патрика. Уоллингфорд слушал ее с недоверием опытного журналиста, который обычно сразу понимает, когда ему лгут, а миссис Клаузен несомненно лгала. — Честно говоря, я старалась не думать об этом. Я и телевизор-то не могла смотреть, когда там показывали, как лев отгрызает вам руку! Мне и сейчас не по себе становится, как только я об этом вспомню.

— Мне тоже, — сказал Уоллингфорд; теперь ему уже не хотелось думать, что она лжет.

Затруднительно описать фигуру женщины, одетой в бесформенную линялую футболку, но Патрику миссис Клаузен показалась довольно складной — ничего лишнего, и, хотя ее темно-каштановым волосам не помешали бы шампунь и расческа, она явно привыкла следить за собой.

Правда, свет флюоресцентных ламп ее совсем не красил. На лице не было ни капли косметики, даже губы она не подкрасила, а нижняя губа вся пересохла и потрескалась — возможно, она не один раз ее закусывала. Окруженные темными тенями, ее карие глаза казались необычайно большими и глубокими, а по «гусиным лапкам» в уголках глаз Патрик догадался, что она его ровесница. (Уоллингфорд был немного моложе Отго Клаузена, а тот лишь несколькими годами старше своей жены.)

— Вы, наверное, считаете меня сумасшедшей? — сказала миссис Клаузен.

— Нет, что вы! Мне даже представить трудно, какие чувства вы сейчас испытываете — я хочу сказать, помимо того горя, которое на вас обрушилось…

По правде говоря, она казалась ему похожей на тех внутренне опустошенных женщин, которых он столько раз интервьюировал — вот и совсем недавно, в Мехико, он задавал всякие дурацкие вопросы жене того несчастного шпагоглотателя… И Уоллингфорд вдруг почувствовал, что уже давно знаком с миссис Клаузен.

Вот тут-то она его и удивила: сперва мотнула головой в сторону… его паха, а потом и указала туда рукой!

— Могу я посмотреть? — спросила она. Последовало неловкое молчание, Уоллингфорд почти перестал дышать. — На вашу руку… Пожалуйста, покажите мне вашу здоровую руку.

Он протянул ей правую руку так осторожно, словно ее недавно трансплантировали. Миссис Клаузен едва коснулась ее и тут же отдернула пальцы, а рука нелепо повисла в воздухе, как неживая.

— Немного маловата, — промолвила миссис Клаузен. — У Отго крупнее.

Патрик спрятал руку, чувствуя себя жалким и никчемным.

— Отго даже заплакал, когда увидел, как вы лишились руки. Правда! — Мы-то знаем, что Отго при этом зрелище чуть не вырвало, а плакала как раз миссис Клаузен, однако ей удалось внушить Уоллингфорду, что «ее глубоко потрясли невольные слезы мужа». (И старый опытный журналист Патрик Уоллингфорд, сразу понимавший, кто из интервьюируемых ему лжет, на сей раз моментально попался на крючок; его просто заворожил рассказ, как плакал Отго Клаузен.)

— Я вижу, вы очень его любили! — воскликнул он. Вдова, прикусив нижнюю губу, коротко кивнула, в глазах ее закипали слезы.

— Мы всё пытались завести ребенка… Мы так этого хотели, но почему-то ничего не получалось!

Она низко склонила голову и, уткнувшись лицом в свою куртку, горько заплакала. Старая зеленая куртка хоть и не настолько выцвела, как футболка, но слегка поблекла; и на спине у нее тоже красовался логотип команды «Грин-Бей Пэкерз» (золотой шлем с белой буквой «Г»).

— Эта рука всегда будет для меня рукой Огайо! — промолвила вдруг миссис Клаузен, отбросив куртку и впервые посмотрев Патрику прямо в глаза. Казалось, ей пришла в голову новая идея. — Кстати, сколько вам лет? — спросила она деловито. Возможно, видя Уоллингфорда только на экране телевизора, она считала, что в реальной жизни он должен выглядеть иначе — несколько старше или, напротив, несколько моложе.

— Тридцать четыре, — ответил Уоллингфорд, точно оправдываясь.

— Мы с вами ровесники, — кивнула она, и он заметил на ее лице тень слабой улыбки. «Может, она и в самом деле… того? — подумал Патрик — Вполне могла сбрендить — либо под тяжестью свалившегося на нее горя, либо пытаясь ему противостоять».

— Я не стану вам надоедать — после операции, — продолжала миссис Клаузен. — Но видеть руку Отто… касаться ее… И ведь это не будет для вас чересчур обременительным, правда? А если вы отнесетесь к моим чувствам с должным уважением, то и я отвечу вам тем же.

— Естественно! — воскликнул Патрик, даже не подозревая, чем ему это грозит.

— Видите ли, я по-прежнему хочу ребенка от Отто, — призналась она, но Уоллингфорд так ни о чем и не догадывался.

— Вы думаете, что беременны? — вскричал он взволнованно. — Почему же вы сразу не сказали об этом? Это же чудесно! Когда вы будете знать наверняка?

И вновь по лицу ее скользнула та же слабая безумная улыбка. Патрик и заметить не успел, когда она сбросила с ног кроссовки. Затем, расстегнув молнию на джинсах, стащила их вместе с трусиками и, немного помедлив, сняла футболку…

Патрик совсем обалдел: он никогда еще не видел, чтобы женщины раздевались подобным образом — снизу вверх. Видимо, решил он, у этой миссис Клаузен сексуального опыта все-таки маловато. И тут Патрик услышал ее голос — в нем что-то неуловимо изменилось, не звучность, а что-то другое — и он с изумлением понял, что у него сильнейшая эрекция. Но не потому, что миссис Клаузен стояла перед ним полунагая, а из-за того, что произошло с ее голосом!

— Другого случая у меня не будет, — продолжала она, словно не слыша. — Если я хочу родить ребенка от Отто, я уже должна быть беременной. А после операции вы не сможете ничем таким заниматься. Вы будете лежать в больнице, глотать тонны лекарств, страдать от боли…

— Но, миссис Клаузен! — Патрик, быстро вскочил — и тут же снова сел, понимая, что выглядит совершенно неприлично. — Ведь это же будет мой ребенок, а не вашего мужа, разве не так? — вполне правомерно заметил он.

На миссис Клаузен кроме бюстгальтера уже ничего не осталось, и Патрик отлично видел, что грудь у нее прелестная — куда лучше, чем можно было предположить. В пупке у нее что-то поблескивало; Патрик слегка удивился, но рассматривать украшение не стал, опасаясь, что и оно будет связано с символикой «Грин-Бей Пэкерз».

— Близость к руке Отто — вот единственная близость с ним, которая мне теперь доступна, — решительно заявила миссис Клаузен. Столь свирепую решимость легко можно было принять за страсть. Но сильнее всего действовал на Патрика ее голос; он оказался совершенно не в состоянии ему сопротивляться.

Миссис Клаузен прижала его к прямой спинке стула, наклонилась, расстегнула ремень у него на брюках, рывком сдернула их, а когда опомнившийся Патрик попытался ее удержать или хотя бы сесть прямо, решительно стащила с него и трусы. Затем она оседлала его и быстро задвигалась вверх-вниз, шлепая ему по лицу грудями — она все делала так быстро, что он и не заметил, когда она все-таки сняла с себя бюстгальтер.

— Но ведь мне пока не пришили его руку, — возразил Патрик Господи, ну когда он мог сказать женщине «нет»?

— Пожалуйста, постарайтесь относиться ко мне с уважением, — шепотом попросила она. Ах, какой