искупаться незаметно для остальных.
Уоллингфорд отлично представлял себе, как шумные веселые Клаузены выбегают к «пивному» холодильнику, то и дело хлопая входной дверью, затянутой противомоскитной сеткой, и кто-нибудь говорит: «Смотри не напусти в дом москитов!»; слышится женский вопль: «Ой, собака-то вся мокрая!» или детский обиженный голосок: «Это не я, это дядя Донни!»
Наверняка какая-нибудь собака все же спускалась к воде и бессмысленно лаяла на Дорис и Отто- старшего, купавшихся голыми втайне от остальных. «Эй, кто-нибудь, пристрелите эту проклятую шавку!» — сердито кричал один из Клаузенов, а другой отвечал ему: «Да ладно тебе. Небось выдру почуяла. А может, норку». И кто-то третий, в очередной раз открывая или закрывая дверцу пивного холодильника, вносил наконец ясность: «Да нет, просто собака у нас дурная. Лает и лает, а когда надо, так молчит!»
Уоллингфорд не был до конца уверен, действительно ли они купаются вместе нагишом, или миссис Клаузен еще раз переживает свои ощущения от ночных заплывов с Отто-старшим. Но плыть рядом с нею Патрику было необычайно приятно, несмотря на печаль, окутавшую этот ночной обряд.
Когда москиты наконец их обнаружили, пришлось нырнуть и немного проплыть под водой. Впрочем, миссис Клаузен уже решила, что пора возвращаться.
— Ведь если все время нырять, — сказала она, — можно и не услышать плача маленького Отто или не заметить, что газовая лампа в его спальне погасла.
На ночном северном небе сияла луна, сверкали звезды; где-то кричала гагара, другая ныряла совсем рядом с купающимися. На мгновение Дорис и Патрику показалось, что они слышат отголоски какой- то песни. Может, кто-то из обитателей темных домиков на том берегу включил радио? Нет, решили они, не похоже.
Песенку эту, хорошо знакомую обоим, они узнали сразу. В ней, конечно же, говорилось о том, что кто-то по кому-то тоскует. Миссис Клаузен тосковала по своему покойному мужу. Патрик тосковал по миссис Клаузен, хотя, если честно, вместе они были только в его мечтах.
Дорис первой взобралась по лестнице на причал. Бредя по пояс в воде, он видел ее силуэт в ярком луче фонарика. Она быстро накинула халат, пока он с некоторым трудом взбирался на мостки, и посветила ему, чтобы он мог отыскать брошенное полотенце. Он поднял полотенце и снова обмотал его вокруг бедер, а она ждала, деликатно направив луч фонарика вниз. Потом взяла его за руку и повела в дом; он послушно пошел за ней.
Они заглянули к малышу. Уоллингфорд и понятия не имел, что для некоторых матерей смотреть на спящего младенца интереснее любого кино. Когда миссис Клаузен присела на кровать, любуясь сыном, Патрик сел с нею рядом. Ему, собственно, просто пришлось это сделать — ведь она по-прежнему не выпускала его руки. Казалось, перед ними совершается некое таинственное действо.
— Пришло время вечерних историй, — сказала шепотом миссис Клаузен. И в голосе ее звучал стыд — такого голоса Уоллингфорд у нее никогда не слышал. Она слегка пожала его здоровую руку — как бы поясняя, что он не совсем правильно ее понял. История была предназначена для него, а вовсе не для маленького Отто.
— Я тут стала встречаться с одним… — запинаясь, начала она. — Ну, с другим мужчиной. На свидания к нему бегать..
Означало ли выражение «бегать на свидания» именно то, что подумал Уоллингфорд? Даже здесь, в Висконсине?
— Да, я с ним переспала, с этим мужчиной, — подтвердила его догадку миссис Клаузен. — Хотя мне и не следовало так поступать! — И она стиснула его руку.
Патрик невольно охнул и тут же переполошился: вдруг маленький Отто проснулся? Но дыхание спящего ребенка осталось ровным; его почти заглушало громкое шипение газовой лампы, словно еще кто- то дышал рядом.
— Я этого человека давно знала, еще до замужества, — продолжала Дорис. — Он немного моложе меня. — Руки Уоллингфорда она так и не выпустила, но больше так сильно ее не сжимала. Зато ему очень хотелось стиснуть в руке ее ладонь, выказать сочувствие, поддержку, но рука не слушалась, как будто онемела. (Весьма знакомое Патрику ощущение!) — Он раньше был женат на моей подруге, — рассказывала миссис Клаузен. — И мы часто вместе куда-нибудь ездили, когда Отто был жив. Развлекались вместе — ну, как обычно, как все супружеские пары…
Патрик все же умудрился чуточку стиснуть ей пальцы.
— А потом он с женой развелся — уже после того, как я потеряла Отто. Когда он позвонил и предложил с ним встретиться, я сперва сказала, что не пойду. Позвонила той своей подруге — просто чтоб убедиться, что они и в самом деле разводятся, и если я с ним куда-нибудь пойду, она не будет против. Она, конечно, сказала: валяй, но на самом деле вовсе так не думала. Она все-таки была против, да только это уж потом выяснилось. Но мне все равно
Уоллингфорд с трудом удержался, чтобы не заорать: «Вот и отлично!»
— В общем, я сказала ему, что больше с ним встречаться не стану. Он все правильно понял, и мы с ним остались друзьями. Зато его бывшая жена со мной больше не разговаривает! А ведь она у нас на свадьбе подружкой невесты была! Представляешь? — Уоллин-гфорду нетрудно было это представить — ему хватило той единственной фотографии. — Вот, собственно, и все. Я просто хотела тебе рассказать… — И Дорис умолкла.
— Хорошо, что рассказала, — сумел прошептать Патрик, хотя слово «хорошо» отнюдь не соответствовало тем чувствам, какие он испытывал — чудовищной ревности и огромному облегчению. Она всего лишь переспала с каким-то своим старым приятелем… Ну и что? Это ведь ни к чему не привело, и Уоллингфорд был рад, даже счастлив. Но чувствовал также, что несколько ошибся в своих расчетах: не будучи красавицей, миссис Клаузен, безусловно, была одной из самых сексапильных женщин, каких он встречал в жизни. Естественно, любой захотел бы пригласить такую женщину на свидание. Интересно, почему он раньше не подумал об этом?
И сейчас он просто не знал, с чего начать. Уверенности ему придало лишь то, что миссис Клаузен крепче обычного сжала его руку, благодаря за сочувствие. — Я люблю тебя, — выпалил он. И обрадовался: Дорис своей руки не отняла, хотя пальцы ее слегка дрогнули. — И хочу жить вместе с вами — с тобой и с маленьким Отто. Я хочу на тебе жениться! — Она молча слушала. И он понятия не имел, о чем она сейчас думает.
Они ни разу не посмотрели друг на друга, упорно глядя на спящего ребенка. Приоткрытый ротик Отго-младшего словно подсказывал Уоллингфорду, что ему надо бы и еще кое-что о себе рассказать, и он начал свою историю. Вряд ли стоило выбирать подобный сюжет в тот вечер, когда просишь любимую женщину выйти за тебя замуж. Но Уоллингфорд был журналистом и привык работать с голыми фактами, а не рассказывать сказки женщинам и детям.
И при этом он упустил из виду самое важное в журналистской работе: контекст. Ему следовало начать хотя бы с поездки в Бостон к доктору Заяцу по поводу своих загадочных болей в ампутированной руке. Ему следовало затем рассказать миссис Клаузен о встрече с той женщиной в гостинице «Чарльз», и о том, как они читали друг другу Э.-Б.Уайта, лежа голыми в постели, но отнюдь не занимаясь сексом. И о том, что все это время он думал только о миссис Клаузен. Ведь он действительно думал только о ней!
Все это было частью контекста, который позволил бы Дорис понять, почему он уступил желанию Мэри Шаннахан иметь от него ребенка. Но ему самому стало бы значительно легче, начни он свой рассказ даже не с поездки в Бостон, а с командировки в Японию — с того, как он предложил Мэри, молодой замужней женщине, которая ждала ребенка, лететь вместе с ним в Токио; как он чувствовал себя виноватым перед ней, как долго не поддавался на ее просьбы, как пытался быть ей «просто другом»…
И разве не было частью контекста, что в конце концов переспал с Мэри без каких-либо дополнительных условий; по-дружески дав ей то, чего она так хотела? Просто ребенка, ничего более. Потом Мэри захотела заполучить заодно и его квартиру или, может быть, даже съехаться с ним, а также вознамерилась занять его должность, зная, что вот-вот станет его начальницей… Вот это, черт побери, действительно стало для него настоящим сюрпризом! Но как он мог такое предвидеть?
Несомненно, если одна женщина способна понять другую женщину, желающую забеременеть от Патрика Уоллингфорда, то почему бы и Дорис не отнестись кжеланию Мэри с сочувствием? Сам он очень на
