В редакцию пришло письмо от Шурочки К.: «Кончился бархатный сезон на Черноморском побережье. Мой друг Павел уехал в город-порт Мурманск, я вернулась на узловую станцию Орша. Хотелось бы узнать, почему кипарисы растут только на юге…»
Отвечаем тебе, Шурочка.
Легендарный юноша Кипарис случайно убил своего любимого оленя, посвященного нимфам, и так тосковал по нему, что Аполлон из жалости превратил его в дерево, дав ему возможность грустить вечно…
Так вкратце обстоят дела с дикорастущими посадками, а юг нашего Черноморского побережья украшен культурными кипарисами. Но в самом деле, отчего же только юг?!
Дело в том, что кипарис растет в основном ночью, точнее, поздним вечером, когда по набережной начинают гулять отдыхающие. Парапет ярко освещается электрическими эффектами, море наполняется белыми пароходами с бортовыми огнями, поглощая именно этот свет, кипарис совершает чудеса фотосинтеза.
Мягко шуршат волны невидимого моря, в глубине побережья, в потемках, идет торговля арбузами, высверкивает столовое серебро.
Откуда же эта грусть?
Впервые представ перед глазами случайного наблюдателя, кипарис раскрывает тайну своей формы — она пирамидальна. Отсюда та грусть, с которой школьники, наделенные умом и сердцем, занимаются геометрией.
Звучит на набережной духовой оркестр.
Кипарис дышит листьями и может вдыхать только ветер, прилетевший с Эгейского моря под именем Борей.
Внизу, у подножия кипариса, дышат отдыхающие, именно там, в мельчайших легочных пузырьках — альвеолах, неслышно и незримо впитывается красной кровью кислород любви…
Но не является ли молодое чувство ошибкой? — приходит мысль.
Очень может быть. Невольно вспоминается образ знаменитого натуралиста Карла Линнея, которого на многих портретах изображают с веточкой линнеи в руках, ошибочно отнесенной им к колокольчикам…
И уж если Линней так трагически ошибался…
В заключение хочется отметить, что кипарисы растут и в средней полосе, и значительно севернее, и даже плодоносят.
Местное население при виде этих плодов говорит: «Яблоки».
СТРЕЛОЧНИК
За столом сидели двадцать человек — члены комиссии. Перед столом стоял сутулый низкорослый мужичок с добрым побритым лицом.
— Рассказывайте, Прохор Иванович, все как было, — попросил председатель комиссии.
Прохор Иванович смял в руках форменную фуражку, зацепился глазами за потолок и начал:
— Проснулся я, отчего сам не знаю. Глянул на окно — сутемно. Но нутром угадываю: в самый раз проснулся. Может, даже запозднился малость…
Пока баба моя печь залаживала, спустился я в погреб. Поднимаюсь с огурцом…
— Ближе к делу, — перебил председатель.
Оратор понимающе закивал:
— …Съел чтой-то со стола. Оделся. Полушубок романовский. Валенки. Пораскидал снежок с крыльца — по крышу занесло — и пошел на линию. Иду, а самого мутит, видать, что-то не так съел. Однако как стрелку заприметил, в радость кинуло. Только к ей подошел, а экспресс уже голос подает, дескать, переводи меня, Проша, на туркестанскую магистраль. Ну, раз такое дело, взялся я за балансир, приналег и перевел.
— А дальше что? — спросил председатель.
— Дальше-то? — растерянно переспросил стрелочник. — Так…
— Позвольте мне напомнить, что было дальше, — загремел, вставая из-за стола, заведующий складом Мешков. — Вы, голубчик, так наловчились стрелки передергивать, что на моем складе обнаружена недостача целой партии отечественного вельвета, двух километров тканей оригинальных расцветок, ящика гвоздей в экспортном исполнении, триста пар бутс для футболистов высшей группы и тонны югославского чернослива!.. Послушайте, куда вам столько! Вам же одному все равно не съесть!
— Что же это вы, Прохор Иванович? — поддержал председатель.
Стрелочник завздыхал, замялся и наконец решил оправдаться.
— Нечистый попутал, — сказал он с наивной верой в силу слова.
— А с Варламским как у вас вышло? — спросил председатель.
Стрелочник покосился на Варламского, нашел на полу паркетину поинтересней и начал:
— Как в вечор лег я на печь, так всю ночь и промаялся. Стреляет в боку, точно трехдюймовка какая. С интервалом стреляет. Баба моя и то говорит, чем так-то валяться, сходил бы на линию, поезд перевел, может, и полегчает.
Ладно, думаю, может, и отпустит. Надел полушубок, валенки. Только до стрелки доковылял, экспресс уже горло дерет, дескать, давай, Прохор, не зевай. Взялся я за балансир, подналег…
— Вот, вот! Взялся, подналег! — вскипел Варламский. — А зритель до сих пор ждет талантливой современной пьесы! Поймите вы наконец, Прохор Иванович, что нашей сцене как воздух нужны характеры яркие, своеобычные, полнокровные, а не ходули в пиджаках и сорочках! А так что же получается?! На словах вы «за», а на деле у нас в прошлом сезоне три премьеры, и все из загранжизни. Одна, другая, третья… А где наш современник? Где его жена?
— Действительно, — поддержал председатель — Что же это вы?
Стрелочник покраснел.
— Нет! Пусть расскажет, как он Новоселова под монастырь подвел! — потребовал чей-то голос.
Стрелочнику, вероятно, стало отчасти все равно, и он даже с ка-ким-то удовольствием откликнулся на это предложение:
— Вышел я на линию по летнему случаю без шапки. На что уж рукавицы у меня справные, и тех не захватил. Иду по путям, а вокруг цветы цветут, и на душе этак легко, такая благодать, что дай, думаю, повер-ну-ка стрелку получше.
В комнате наступила гробовая тишина.
Председатель встал и прерывающимся от волнения голосом сказал:
— Мы проиграли Уругваю ноль — один… Прохор Иванович, в этом виноваты прежде всего тренеры, футболисты и судьи, но ваше поведение, фактически определившее исход встречи незадолго до финального свистка, заслуживает соответствующих оргвыводов!
…Стрелочник вышел в коридор. Его обступил десяток людей в железнодорожной форме.
— Ну как? — спросил один из них.
— За все отвечу! — убежденно объяснил стрелочник, — Сказали, чтобы ни за что не сомневался…
УКУС КОРОЛЕВСКОЙ КОБРЫ
Мы не пытались лгать друг другу и говорили то, что думали.
— Укус королевской кобры — это самое страшное, когда кто-нибудь кусает, — сказал он.
— У меня нет основания противиться этому утверждению, — сказал я.
— Укуса королевской кобры — вот чего бы я хотел избежать любой ценой, — сказал он.
