потом он стал стихать и превратился в странное тонкое завывание. Звук был таким жутким, что я, ошеломленный, прирос к месту и, только когда лейтенант, ринувшись назад, сгреб и повалил меня за полуразрушенную кирпичную кладку, заметил, что пули вонзаются в стену позади нас. Это, видимо, стреляли солдаты, занимавшие позицию напротив, у следующей стены, затем снова застрочил наш пулемет. Авторитетность этого орудия была такова, что винтовки смолкли. Когда же оборвалась и пулеметная очередь, остался слышен из-за стены лишь единственный казавшийся нескончаемым звук – вой раненого. Пронзительный тонкий вой сменился криком – человек повторял что-то снова и снова по-японски, потом голос сорвался на безумный визг и, наконец, замирая, превратился в протяжное поскуливание. Оно неясным эхом отражалось в развалинах, но китайские солдаты у амбразур оставались невозмутимы, их сосредоточенность ничуть не поколебало то, что они видели по другую сторону стены.
Пулеметчик внезапно обернулся, его вырвало, но он тут же снова уткнулся лицом в оплетенный колючей проволокой дзот. По тому, как он все это проделал, было совершенно невозможно сказать, была ли его тошнота вызвана общим нервозным состоянием, предсмертными криками раненого или просто несварением желудка.
Наконец по каким-то неуловимым признакам – позы солдат ничуть не изменились – стало ясно, что все немного расслабились. Я услышал позади голос лейтенанта:
– Теперь вы понимаете, мистер Бэнкс, что пройти отсюда куда бы то ни было сейчас нелегко.
Мы стояли на коленях, скорчившись за руинами кирпичной кладки, и я заметил, что мой легкий костюм из фланели весь покрылся пылью и сажей. Прежде чем заговорить, я постарался собраться с мыслями.
– Я полностью отдаю себе отчет в рискованности дальнейшего пути, но медлить нельзя. Теперь, когда вокруг стреляют, недопустимо оставлять моих родителей в том доме даже на минуту дольше. Может, нам взять с собой этих людей? Тогда в случае нападения горстки японцев, у нас будет зашита.
– Как старший по званию, я никак не могу одобрить подобный шаг, мистер Бэнкс. Если эти люди покинут позиции, штаб останется совершенно неприкрытым. Кроме того, я подвергну жизнь этих людей неоправданному риску.
Я раздраженно передернул плечами.
– Должен заметить, лейтенант, что ваши люди допустили оплошность, позволив этим японцам оказаться у них в тылу. Если бы все ваши подчиненные должным образом исполняли свои обязанности, уверен, такого бы не произошло.
– Мои люди сражались с отменной храбростью, мистер Бэнкс. Едва ли они виноваты, что выполнение вашей миссии затруднено.
– Что вы хотите этим сказать, лейтенант? Что вы имеете в виду?
– Пожалуйста, успокойтесь, мистер Бэнкс. Я только обращаю ваше внимание на то, что мои люди не виноваты…
– Тогда кто же виноват, сэр? О, я понимаю, что у вас на уме! Да! Я знаю, вы давно об этом думаете, и только ждал, когда вы произнесете это вслух.
– Сэр, я понятия не имею…
– Я прекрасно знаю, что за мысль бродит у вас в голове все это время, лейтенант! Я прочел это по вашему взгляду. Вы считаете, будто это я во всем виноват – во всем, во всех этих ужасных страданиях, разрушениях… Но все дело в том, что вы ничего не знаете, не знаете практически ничего об этом деле. Вы, конечно, компетентны в ведении боевых действий, но позвольте вам заметить, что расследовать запутанное преступление, подобное этому, не так просто. Вы и понятия не имеете, какие люди в нем замешаны. Подобные дела быстро не раскрываются, сэр! А их расследование требует особой деликатности. Вы, наверное, думаете, что достаточно ворваться в дом с ружьями и штыками – и дело в шляпе? Да, признаю, мне понадобилось немало времени, но это вполне естественно. Не знаю, зачем говорю все это вам. Что вы, простой солдат, можете в этом понимать?
– Мистер Бэнкс, нам незачем ссориться. Я от души желаю успеха вашей миссии. Но я просто хочу, чтобы вы поняли, что может случиться…
– Меня все меньше интересуют ваши соображения на этот счет, лейтенант. Позвольте заметить, что вы – плохая реклама для китайской армии. Правильно ли я понимаю, что вы берете назад свое слово? Что не желаете сопровождать меня дальше? Думаю, так и есть. Вы предоставляете мне самому выполнить эту трудную задачу. Очень хорошо, так я и сделаю! Нападу на этот дом в одиночку!
– Думаю, сэр, вам следует успокоиться, пока вы не наговорили чего-нибудь еще…
– Еще? Тогда еще одно, сэр! Можете быть уверены, что я не стану упоминать вашего имени на церемонии в Джессфилд-парке. А если и упомяну, то отнюдь не в комплиментарном контексте…
– Мистер Бэнкс, пожалуйста, выслушайте меня! Если вы намерены двигаться дальше, несмотря на опасность, воспрепятствовать вам я не могу. Но один вы, безусловно, будете в большей безопасности. Со мной вы гораздо больше рискуете попасть под пулю. Вы – европеец в гражданской одежде. Если будете соблюдать крайнюю осторожность и четко называть имя каждому встречному, вполне вероятно, останетесь невредимы. Разумеется, я повторяю свой совет подождать, пока не изменится ситуация. Но опять же как человек, тоже имеющий престарелых родителей, могу понять ваше нетерпение.
Я встал, как мог отряхнул костюм и холодно бросил:
– Ну что ж, тогда я ухожу.
– В таком случае, мистер Бэнкс, возьмите это. – Он протянул мне маленький фонарик. – Еще раз советую остановиться и переждать, если вы не доберетесь до места засветло, но по вашему настроению вижу, что вы не склонны задерживаться, и в этом случае вам, конечно, понадобится фонарь. Батарейки не новые, так что пользуйтесь им только в случае крайней необходимости.
Сунув фонарь в карман, я ворчливо поблагодарил его, уже сожалея о своей несдержанности. Умирающий по ту сторону стены перестал выкрикивать отдельные слова и снова только выл. Я пошел было на звук, но лейтенант остановил меня:
– Туда нельзя, мистер Бэнкс. Вам придется пройти отсюда немного на север, а йотом постараться двигаться в прежнем направлении. Сюда, сэр.
Несколько минут он вел меня по дорожке, перпендикулярной той, по которой мы шли прежде. Наконец мы приблизились к еще одной стене, в которой зияла брешь.
– Пройдите но этой дороге не менее полумили, потом снова сверните на восток. Вам могут встретиться солдаты как с той, так и с другой стороны. Помните, что я вам говорил: прячьте револьвер и сразу заявляйте о своем нейтралитете. Если увидите местных жителей, просите их указать вам путь к Восточной печи. Желаю удачи, сэр. Мне жаль, что я не могу вам больше ничем помочь.
Прошагав несколько минут в северном направлении, я стал замечать, что дома здесь разрушены меньше. Это, впрочем, не сделало мой путь более легким; поскольку крыши тут остались в основном целыми, приходилось двигаться в сумеречном свете – фонарь я берег до темноты – и нередко пробираться на ощупь до следующей пробоины. Почему-то теперь попадалось больше битого стекла и канав с застоявшейся, тухлой водой. Часто я слышал торопливый шорох пробегавших мимо крысиных стай, а однажды наткнулся на дохлую собаку, но стрельбы здесь слышно не было.
Именно на этом этапе путешествия я поймал себя на том, что снова вспоминаю, как мы прощались с Дженнифер в тот солнечный день в маленькой школьной гостиной, – особенно ее лицо, когда она, совершенно серьезно клялась, что станет «помогать» мне, став старше. Один раз, пробираясь на ощупь вдоль стены, я представил нелепую картинку: бедная девочка ковыляет за мной по этим мертвенным катакомбам, полная решимости выполнить свое обещание, и я вдруг так разволновался, что едва не заплакал.
Потом я набрел на дыру в стене; впереди ничего не было видно, и жутко несло испражнениями. Я понимал: чтобы не сбиться с пути, необходимо пролезть в следующую комнату, но не мог заставить себя сделать это и прошел мимо. Брезгливость дорого обошлась мне, потому что потом долго не мог найти другой дыры, и у меня возникло подозрение, будто я все дальше отклоняюсь от маршрута.
Когда окончательно стемнело и пришлось включить фонарь, я стал все чаще спотыкаться: то о ножку почти целого комода или алтаря, то о кровать, когда оказывался в почти нетронутой комнате, где мебель была лишь слегка сдвинута с мест, словно люди только что вышли по делам. Но рядом с такими комнатами я видел и полностью разрушенные или затопленные.
