– Оставьте князя, – вздохнула Гунда. – Он женился в прошлом году. Жена у него, правда, знатная, но совсем даже некрасивая… Все говорят…
Тонкий слух Слухача ужасно покоробило неуместное напоминание Гунды о сватовстве князя. Он был возмущен – ведь это же ясно как божий день: не приди Джамхух со своими друзьями, Гунда была бы навеки обречена жить без мужа!
– Что такое неблагодарность, Джамхух? – спросил Слухач, по этому поводу вынимая глушилки из ушей. Он твердо придерживался своего правила, что мудрость надо выслушивать в непроцеженном виде.
– Неблагодарность, – сказал Джамхух, – это роскошь хама.
– Или хамки, – добавил Слухач.
– Или хамки, – согласился Джамхух, не понимая намека.
– А что такое благородство?
– Благородство, – сказал Джамхух, – это взлет на вершину справедливости, минуя промежуточные ступени благоразумия.
– Та птица, о которой я думал, – продолжил Слухач, – так высоко не летает, если летает вообще.
– Да, – грустно произнес Джамхух, – благородство не слишком часто встречается.
– А что такое скромность, Джамхух? – не унимался Слухач.
– Скромность, – сказал Джамхух, немного подумав, – это очерченность границ достоинства. Нескромных, крикливых, как базарные зазывалы, людей, хвастающихся обилием своих достоинств, мы вправе заподозрить в отсутствии всякого достоинства. Запомните, друзья, несуществующие достоинства легко преувеличивать… Но скромность должна быть скромной. Скромность, слишком бьющая в глаза, это вогнутая наглость.
– А вот что такое грубость, Джамхух? – вдруг спросил Объедало, при этом многозначительно косясь на Опивалу.
– Грубость – это забвение вечности, – сказал Джамхух и замолк, словно погрузившись в эту самую вечность.
– О, мои уши! – воскликнул Слухач. – Вы внюхиваетесь в речи Джамхуха, как в розы Хоросана, и при этом сами расцветаете, как розы!
И, будто опасаясь, что розовое масло мудрости выльется из его ушей, он осторожно и тщательно закупорил их глушилками.
– Наконец-то мне ясно, Опивало, – укоризненно сказал Объедало, – почему ты так часто грубишь мне. Ты забываешь о вечности, а это с твоей стороны очень даже некрасиво.
– Это я забываю о вечности? – как громом пораженный, воскликнул Опивало и даже остановился от возмущения. – Да если ты хочешь знать – думать о вечности это мое любимое занятие. А после хорошей выпивки я прямо чувствую, что вечность внутри меня. Не скрою – приятное, бодрящее чувство.
Такое панибратское, сокувшинное отношение к вечности вывело из себя даже добродушного Объедалу.
– Вы послушайте, что он говорит! – хлопнув в ладоши, закричал он. – Это ты должен быть внутри вечности, а не вечность должна быть внутри тебя! Правда, Джамхух?
– Ты прав, – отвечал Сын Оленя. – Опивало, конечно, шутит. Но многие из сильных мира сего и в самом деле так важничают, как будто бы они проглотили вечность, а не вечности предстоит их поглотить.
– Вот землеед, – почти запрокидываясь от хохота, воскликнул Опивало, – опять шутки не понял! Здорово же я тебя подцепил.
– Нет, ты не шутил! – взволнованно возразил Объедало. – Я же точно знаю, что ты не шутил! Клянусь…
Но тут Опивало перебил его и с притворным ужасом прикрыл уши.
– Слухач, – взмолился он, – подай мне свои глушилки скорей! А то он сейчас поклянется той, на шее которой, и я умру на месте. С хорошеньким подарком вы придете тогда на свадьбу Джамхуха!
– Нет уж, не надо нам таких подарков, – вдруг сказала прекрасная Гунда и, с лошади посмотрев на Скорохода, добавила: – Выбери-ка мне помидор покрупней. Убей меня Великий Весовщик, если я понимаю, о чем они тут спорят…
Скороход достал из корзины большой помидор, вытер его о гриву лошади и преподнес Гунде.
– Вот и я как раз хотел поклясться Великим Весовщиком, а не моей женушкой, – обратился Объедало к своему насмешнику. – Так что очень даже глупо ты смеялся надо мной. Глупо и невпопад!
– Ага, – не унимался Опивало, – на этот раз ты хотел быть повешенным на шее Великого Весовщика! Мало всяких нечестивцев висят на его шее! Только тебя там и не хватало!
– Я так считаю, – вдруг вмешался Силач, – что у Великого Весовщика шея куда крепче моей. Вы думаете, я Силач? Нет! Это он – настоящий Силач!
Через неделю друзья пришли в Чегем, где Джамхуху была устроена замечательная свадьба, длившаяся три дня и три ночи. На ней пировали, пели и плясали все чегемцы. К концу третьей ночи уже и Объедало не мог съесть ни кусочка мяса, а Опивало просто упился.
Джамхух одарил своих друзей подарками и положил им в дорожные хурджины всякие сладости для тех, у кого были дети.
И вот пришло время расставаться. У Сына Оленя и его друзей были слезы на глазах. Скороход откровенно рыдал. Джамхух крепко обнимал своих друзей и по три раза (опять почему-то три раза!) целовался с каждым из них. Сначала он целовался с Объедалой, потом с Опивалой, потом со Скороходом, потом с Силачом, потом со Слухачом, потом с Ловкачом, а потом наконец с Остроглазом.
