где-то на западной границе, видимо, погиб, от него нет ни письма, ни весточки с начала войны.
Мы снова прислушиваемся к ночи. И теперь вдруг отчетливо доносится жалобное, как бы зовущее людей:
– М-му-уу!
– Вернули бы мне молодость хоть на день, – говорит из кухни дедушка, – я бы показал широколапому…
– Да помолчи ты! – отмахивается от него тетушка, и мы снова прислушиваемся к ночи, к шуму дождя, сквозь который снова доносится:
– М-му-уу!
– Пропала, бедняга, – говорит тетушка, – как жаль, что хозяина нет…
Она имеет в виду не хозяина коровы, а своего мужа дядю Кязыма. Он бы обязательно спустился с ружьем и, наверное, убил бы медведя, но его сейчас нет дома, он в селе Атара рубит лес. Я представляю себе, как в эту жуткую темень, дождь дядя спускается с ружьем в котловину Сабида, и мне становится не по себе. Я чувствую, что я бы ни за что не осмелился это сделать: ночь, жуткий дождь, крутая тропинка, ведущая в котловину, и там где-то в глубине ее разъяренный медведь убивает корову…
Из козьего загона, он отсюда не виден, доносится бряканье колокольца и глухой шум. Уж не напал ли кто на коз?
– Беспокоятся, чуют… – говорит тетушка, глядя в темноту.
– Эгей, Адгур, – кричит тетушка в темноту, – вы что-нибудь слышите?!
Она кричит в строну дома Исы, одного из братьев мужа. Там сейчас живут только брат и сестра. Остальные – отец, мать, старшая сестра – все умерли от туберкулеза. Болен и Адгур, и только Зарифа, его сестра, не тронута болезнью.
– Слышим, слышим! – кричит оттуда Зарифа. – Корова из котловины Сабида.
– Ваш скот на месте? – кричит тетушка в темноту.
– На месте, на месте! – доносится голос Зарифы.
– Эй, вы, что там случилось? – кричит тетя Маша, услыхав перекликающиеся голоса.
Тетя Маша со своим семейством живет в низинке, недалеко от родника, и туда звуки, доносящиеся из котловины Сабида, не доходят.
– Чью-то корову терзает широколапый, – кричит тетушка Нуца, – ваш скот на месте?
– На месте! На месте! – хором вместе с тетей Машей отвечают ее дочери.
На несколько минут все смолкает, и только слышен шум дождя и далекая с перевала канонада. Потом снова из козьего загона доносится лихорадочное бряканье колокольца и шум встревоженного стада.
– Боятся… чуют… – говорит тетушка. Потом козы смолкают, и из котловины Сабида снова доносится мучительный рев:
– М-му-уу!
– Да что это он так долго с нею возится? – говорит Ремзик, самый младший из нас.
– Значит, корова сопротивляется, – отвечает ему сестричка.
– Разве может корова сопротивляться медведю, – спрашивает Ремзик, – дедушка, разве может?
– То-то же она сопротивляется, – говорит дедушка из кухни, – мне бы на один часок вернуть молодость, я бы показал этому широколапому…
– Да тише вы, – прикрикивает на них тетя Нуца, – и так ничего не слышно.
В фиолетовой вспышке молнии высвечиваются наклонные струи дождя, огромная крона грецкого ореха и одинокая фигура Лилиши на веранде ее дома.
Раздается резкий удар грома, и словно от этого удара в небе появились новые прорехи, оттуда устремились новые струи дождя.
– Совсем лопнуло, – кивает тетушка на небо, – гори оно огнем…
– Масло льется, масло, – как бы отвечает на ее слова дедушка, имея в виду, что дождь очень нужен сейчас полям и огородам.
Сейчас сквозь шум дождя доносится далекий голос человека. Голос подымается из низины, где живут ближайшие соседи нашего выселка. Кто-то оттуда кричит, но здесь у нас невозможно разобрать слов. Тетя Маша живет к ним ближе всех, она и отвечает.
– Чью-то корову медведь терзает, медведь! – кричит им тетя Маша.
– Корова не может сопротивляться медведю, – тихо говорит Ремзик, – сопротивляться медведю может только буйвол.
– Буйвол не может, – отвечает ему сестричка, – может буйволица, и то, если у нее есть маленький буйво-ленок…
– Эй, Нуца, – доносится из соседнего дома голос Лилиши, – я боюсь ночевать одна, я к вам приду…
– Конечно, приходи, – отвечает ей тетушка.
Лилишу все любят, потому что она добрая, услужливая девушка и к тому же совсем без родных. Она не верит, что ее брат погиб, она думает, что он в партизанском отряде или, в крайнем случае, попал в плен.
