Снова раздался женский смех, и на пороге появился парень среднего роста с огромными девственно- голубыми глазами на смуглом лице.
– Поезжай к тете Нуце и привези огурцы для козлотура, – сказал председатель, – товарищ приехал из города, можем осрамиться.
– Не поеду, – сказал парень, – люди смеются.
– Плюнь на людей, – сказал председатель строго, – подъезжай прямо туда, мы будем там.
Я теперь понял, что это его шофер. Валико сел на газик и, сердито развернувшись, выехал на улицу.
Было жарко. В тени грецкого ореха все еще сидели два старика, и тот, что был с посохом, что-то рассказывал другому, время от времени постукивая своим посохом по земле, так что он уже продолбил порядочную лунку. Было похоже, что он собирается поставить здесь небольшую изгородь, чтоб отгородить свое место в тени орешника от летнего солнца и колхозной суеты.
Председатель поздоровался с ними, когда мы с ними поравнялись, и старики в знак приветствия сделали вид, что приподымаются.
– Сынок, – спросил тот, что был с посохом, – этот, что с тобой, новый доктор?
– Это козлотурский доктор, – сказал председатель.
– А я посмотрел и думаю: армянин, – вставил тот, что был с палкой.
– Чудеса, – сказал тот, что был с посохом, – я этих козлотуров в горах сотнями убивал, а теперь за одним доктора прислали.
– Большой чудак этот старик, – сказал председатель, когда мы вышли на улицу.
– Почему? – спросил я.
– Приезжал как-то секретарь райкома, остановился тут, а старик вот так сидел в тени, как сейчас. Пошел разговор, как раньше жили, как теперь. Старик ему говорит: «Раньше землю пахали деревянной сохой, а теперь железным плугом». – «Что это означает?» – спросил секретарь. «От сохи земля падает в обе стороны одинаково, а железный плуг выворачивает в одну, – значит, и урожай себе». – «Правильно», – сказал секретарь райкома и уехал.
Мне захотелось в двух словах записать эту присказку, чтобы потом не забыть. Я вынул блокнот, но председатель не дал мне записать ее.
– Это не надо, – сказал он решительно.
– Почему? – удивился я.
– Не стоит, – сказал он, – это фантазия, я вам скажу, что надо записывать.
«Ничего, я и так запомню», – подумал я и спрятал блокнот.
Мы шли по горячей пыльной улице. Пыль так раскалилась, что даже сквозь подошвы туфель пекло.
По обе стороны деревенской улицы время от времени мелькали крестьянские дома с приусадебной кукурузой, с зелеными ковриками дворов, с лозами «изабеллы», вьющейся по веткам фруктовых деревьев. Сквозь курчавую виноградную листву проглядывали плотные, недозрелые виноградные кисти.
– Много вина будет в этом году, – сказал я.
– Да, виноград хороший, – сказал председатель задумчиво. – А на кукурузу обратили внимание?
Я посмотрел на кукурузу, но ничего особенного не заметил.
– А что? – спросил я.
– Как следует посмотрите, – сказал председатель, загадочно усмехнувшись.
Я присмотрелся и заметил, что с одной стороны приусадебного участка у каждого дома кукуруза была более рослая, с более мясистыми листьями, с цветными косичками завязи, с другой стороны зелень более бледная, кукуруза ниже ростом.
– Что, не одновременно сеяли? – спросил я у председателя, продолжавшего загадочно улыбаться.
– В один день, в один час сеяли, – сказал председатель, еще более загадочно улыбаясь.
– А в чем дело? – спросил я.
– В этом году отрезали приусадебные участки. Конечно, это нужное мероприятие, но не для нашего колхоза. У меня чай – я не могу на приусадебных клочках плантации разводить.
Я еще раз пригляделся к кукурузе. В самом деле, разница в силе и упитанности кукурузных стеблей была такая, какая изображается в наглядных пособиях, когда хотят показать рост урожайности в будущем.
– Крестьянское дело – очень хитрое дело, между прочим, – сказал председатель, продолжая загадочно улыбаться. Казалось, он своей улыбкой намекал на то, что эту хитрость из городских еще никто не понял, да и навряд ли когда-нибудь поймет.
– В чем же хитрость? – спросил я.
– В чем хитрость? А ну скажи ты, – председатель неожиданно обернулся к агроному.
– Хитрость в том, что, если крестьянин увидит коровью лепешку на этой улице, – он ее перебросит на свой участок, – засопел агроном. – И так во всем.
– Психология, – произнес важно председатель.
Мне захотелось записать этот пример с коровьей лепешкой, но председатель опять схватил меня за руку и заставил вложить блокнот в карман.
– В чем дело? – спросил я.
– Это так, разговор туда-сюда, об этом писать нельзя, – добавил он с убежденностью человека, который лучше меня знает, о чем можно писать, о чем нельзя.
– А разве это не правда? – удивился я.
– А разве всякую правду можно писать? – удивился он.
Тут мы оба удивились нашему удивлению и рассмеялись. Агроном сердито хмыкнул.
– Если я ему скажу, – председатель кивнул на приусадебный участок, мимо которого мы теперь проходили, – половина урожая тебе – совсем по-другому обработает землю и хороший урожай возьмет.
Я уже знал, что такие вещи делаются во многих колхозах, только не слишком гласно.
– А почему бы вам не сказать? – спросил я.
– Это проходит как нарушение устава, – строго заметил он и неопределенно добавил: – Иногда кое в чем позволяем сверх плана.
Густой аромат распаренного солнцем чайного листа ударил в ноздри раньше, чем открылась плантация. Темнозеленые ряды кустов уходили справа от дороги и разливались до самой опушки леса. Они мягко огибали опушку, иногда, как бы образуя залив, входили в нее. Посреди плантации стоял огромный дуб, наверное, в жару под ним отдыхали сборщицы.
Так тихо, что кажется – на плантации пусто. Но вот у самой дороги мелькнула широкополая шляпа сборщицы, а там белый платок, а там еще кто-то в красном.
– Как дела, Гогола? – окликнул агроном широкополую шляпу.
Она обернулась в нашу сторону.
– Двадцать кило с утра, – сказала девушка, на миг приподняв худенькое миловидное лицо.
– Ай, молодец Гогола! – крикнул председатель радостно.
Агроном с удовольствием засопел.
Девушка гибко склоняется над чайным кустом. Пальцы рук легкими, как бы ласкающими движениями скользят по поверхности чайного куста. Цок! Цок! Цок! – слышится в тишине беспрерывный сочный звук. Молодые побеги, кажется, сами впрыгивают в ладони юной сборщицы.
Она медленно продвигается вдоль ряда. К поясу, слегка оттягивая его, привязана корзина. Движения рук от куста к корзине, от куста к корзине. Иногда она наклоняется и выдергивает из кустов стебель сорняка. На руках перчатки с прорезями для пальцев, вроде тех, что носят зимой кондукторши в Москве.
Зной, марево и упорная тихая работа почти невидимых сборщиц. Вид чайных плантаций оживляет председателя.
– Ай, молодец Гогола, Гогола, – напевает он с удовольствием.
Рядом, посапывая, шагает агроном.
– Вот про Гоголу запишите, все скажу, – говорит председатель. – За лето тысяча восемьсот
