закончен.
Джупитер Люси отправился в ближайший бар пропустить кружку пива, оставив у лотка Пока. Расторговались они в этот день удачно, осталось всего несколько ящиков апельсинов.
Из тени вышел Чак. Парни посмотрели друг на друга. Блестящие черные глаза индейца и маленькие бегающие глазки Чака оглядели все вокруг, потом Чак шагнул вперед.
— Хрустяшки у меня: пять сотенных!
— А она как? Нормально?
Чак кивнул.
Пок не спеша принялся взвешивать фунт апельсинов.
— Завтра у нее будет много работы, — сказал он, снимая апельсины с весов и подыскивая другой, поменьше. — Пять вызовов.
Чак всосал в себя воздух.
— Пять вызовов… пять?
— Две с половиной тысячи зеленых. На дне пакета лежит записка, там все сказано, где, как и что.
Чак кивнул. Потом бросил быстрый взгляд направо и налево вдоль берега, удостоверился, что никто за ним не наблюдает, и сунул что-то индейцу в руку.
— Правильно я поделил: триста пятьдесят тебе, сто пятьдесят мне?
— Да.
Чак забрал пакет с апельсинами и ушел.
Вскоре из бара вернулся Люси. Вместе с Поком они стали разбирать лоток.
Завтра — новый день, новые заботы.
Капитану Терреллу повезло: едва он въехал в передний двор клуба «Пятьдесят», как увидел Родни Бразенстайна, тот вылезал из своего «роллса».
Бразенстайн был одним из основателей клуба. Он играл в бридж по первому разряду, но впридачу к этому был перворязрядным адвокатом.
Мужчины пожали друг другу руки.
— Что вы здесь делаете, Фрэнк? Только не говорите, что решили стать членом этого паноптикума.
— Я, как всегда, за информацией, — отозвался Террелл.
— О-о, лучше меня вам осведомителя не найти. — Бразенстайн улыбнулся. — Идемте, промочим горло.
— Я бы предпочел поговорить в вашей шикарной машине, — возразил Террелл. — Спорить готов, этот, как вы называете, паноптикум не придет в восторг от визита полицейского.
— Возможно, вы правы. — Бразенстайн прошел к своей машине, распахнул дверцу и скользнул за руль.
— Ничего машинка: телевизор… телефон… кондиционер… выпивон… машинка, что надо, — прокомментировал Террелл, усаживаясь рядом с Бразенстайном.
— Сами понимаете: положение обязывает. Между нами говоря, мне больше по душе «эвис», — признался Бразенстайн. — Но что поделаешь? Правила игры. Ну, с чем пожаловали, Фрэнк?
Террелл выложил все, как есть.
— Пок Тохоло? Как же, помню: красивый малый, а мартини готовил лучше всех в городе. Но, увы, старая мамочка Хансен не захотел держать руки при себе, и парню пришлось уйти.
— Так я и думал, — сказал Террелл. — А как к нему относились другие члены клуба… помимо Хансена?
Бразенстайн пожал плечами.
— Девяносто процентов из них искренне убеждены: если ты не белый, значит — обезьяна. Лично мне индейцы-семинолы нравятся. Но для большинства членов клуба индейцы — обезьяны на побегушках, не более.
— А с миссис Данк Браулер у Тохоло конфликта не было?
— Представьте себе, что был, — припомнил Бразенстайн, и глаза его сузились. — Конечно, это была старая занудная стерва. Ее псина и бридж — больше ничего в этой жизни ее не волновало. Помню, я играл за соседним столом… месяца три назад было дело… может, чуть больше… не важно. Короче, Тохоло подавал напитки, и миссис Браулер велела ему прогулять ее псину. Тохоло сказал, что оставить бар не может. Я все слышал. Может, миссис Браулер ждала от него покорности, не знаю. Короче, она назвала его черномазым.
— Что было дальше?
— Другие трое игравших велели Тохоло выгулять собаку и не забываться… выбора у него не было, пришлось выгулять.
— Кто были другие игроки?
— Риддл, Маккьюэн и Джефферсон Лейси.
Террелл помрачнел, задумался.
— Похоже, что-то вырисовывается, — сказал он наконец. — Маккьюэн, Риддл с любовницей и миссис Браулер — все мертвы. Я бы хотел поговорить с Джефферсоном Лейси.
Бразенстайн кивнул.
— Пожалуйста. Он у нас слегка на особом положении. У него в клубе — своя комната. Если хотите, я вас представлю.
— Да, так будет лучше.
Но когда Бразенстайн спросил швейцара, здесь ли мистер Лейси, оказалось, что тот с полчаса назад куда-то уехал.
Откуда было знать Бразенстайну и Терреллу, что в эту самую минуту Джефферсон Лейси с перекошенным от страха лицом приклеивал конверт с пятьюстами долларов к днищу телефона-автомата, что находился в будке на железнодорожном вокзале Парадиз-Сити?
Когда Мег вошла в оживленный вестибюль отеля «Эксельсиор», где останавливались туристы рангом пониже, ей было море по колено…
Прошлым вечером Чак сказал ей: завтра утром надо забрать в разных телефонных будках пять конвертов.
— Тут-то и потекут денежки, крошка, — подбадривал ее Чак. — Тут ты и сделаешь великое открытие. Знаешь, какое?
Мег сидела на кровати, уставившись в протертый до дыр ковер. Она не ответила.
— У тебя что, крошка, уши заложило?
В голосе его послышалась угроза. Она подняла голову.
— Какое открытие? — безразличным тоном спросила она.
Чак одобрительно кивнул.
— А такое, какое сделал Колумб или как там его… поймешь, что наткнулась на райские кущи… вытянула лотерейный билет.
Она посмотрела мимо Чака через открытое окно — солнце уже садилось, и розовые облака начинали малиново густеть.
— Это ты что ли лотерейный билет? — спросила она.
— Угу. Я самый. — Он ухмыльнулся. — Все бабы в этом мире только и думают, как бы его найти, заветный билетик, а тебе вот подфартило — бухнула в самую десятку! Нашла свой билет… меня!
Мег все смотрела на облака — в лучах умирающего солнца они наливались кровавой краснотой.
— Теперь это так называется? Я рискую, отдаю тебе все деньги, и ты же еще лотерейный билет? — негромко вымолвила она.
Чак закурил новую сигарету.
— Твоя беда в том, что у тебя между ушами ничего нет — так, безвоздушное пространство. Повезло тебе, что меня бог мозгами не обидел. Завтра зайдешь в пять телефонных будок и в каждой заберешь по
