располагал хотя бы еще одной упаковкой антикона и… что он хорошо разбирается в химии.
— Понимаю ваш намек, он химик.
— Высококвалифицированный химик, товарищ полковник!
— Ага, нечто вроде старшего научного сотрудника… Почему вы считаете, что отравленная пилюля находилась в желатиновой оболочке? И желатин был обнаружен в пробах?
— Нет, такого ничтожного количества желатина обнаружить не удалось. Желатин не так специфичен, как краска. Это только наше предположение, которым объясняется столь медленное действие яда на организм. Если бы пилюля была покрыта сахарной оболочкой, то яд действовал бы намного быстрее. А в желатине — всего десять-двенадцать минут…
— Не желатину это нужно, а вам. Вам нужны эти минуты, время от момента взятия магнитофона до первых болей у Пепи. Не так ли?
Антонов хорошо знал эту манеру полковника Пиротского — своего рода «пробу», «испытание в убежденности». Поэтому он решил отшутиться:
— Мне нужна только правда. Но не могу не заметить, что интервал, кстати, между принятием препарата и началом действия яда совпадает с временем растворения только желатиновой оболочки — именно такой, которая используется у фармакологов.
— Продолжайте.
— Так был найден ответ на вопрос, который нас мучил с самого начала: как убитая приняла яд? Почему не отравился Сивков? Почему нам нигде не удалось обнаружить следы фосотиона? Гипотеза и в науке и в криминалистике превращается в теорию тогда, когда отвечает на все поставленные в результате наблюдения и практики вопросы. Первый из них был: что ела она сама, нечто специфическое, нечто принимаемое лишь женщиной? Противозачаточные пилюли! Второй вопрос: каким образом Сивков, присутствовавший при смерти Пепн, не оказался ее убийцей? Кто другой и каким образом мог заранее дать Пепи фосотион и та его приняла, не подозревая, что это яд? Ответ и на этот вопрос нам ясен. С первого апреля она начала регулярно принимать актинон — такова особенность этого средства — каждый день по вечерам, перед сном, по одной пилюле. Двадцать первого апреля у нее был Сивков. Она отправилась за магнитофоном и приняла последнюю пилюлю — двадцать первую по счету. Убийца тот, кто принес ей антикон. Он мог дать ей его, естественно, до двадцать первого, за двадцать один день до того, то есть в марте… Именно тогда здесь были Доневы. Только они имели основательные причины желать ее смерти, чтобы прекратить ее приставания, освободиться от кошмара шантажа, страха из-за судьбы ребенка. Остается открытым вопрос: оба ли они действовали, или «операцию» провел один из них, не посвящая в задуманное другого? Я лично убежден: это сделал Эмил Донев. Капитан Консулов два раза был в институте Донева и там установил, что двадцатого — двадцать первого марта тот находился в институте после обеда. Хотя у него не было никаких специальных дел. в институте. В министерстве свои отлучки он объяснял тем, что встречался с коллегами… И другое — он задерживался в лаборатории, которой раньше руководил, и притом в нерабочее время. Один! Разумеется, никто не интересовался, что он там делает. Еще бы, бывший, а возможно, и будущий шеф! Уборщица рассказала, что он ушел оттуда где-то около семи вечера, когда она заканчивала уборку. В его распоряжении было целых два часа.
— А его жена? — спросил Пиротский.
— Не могу сказать.
— Имелся ли в лаборатории фосотион?
— Нет, товарищ полковник, — ответил Консулов. — Я проверил все самым внимательным образом. Донев либо привез его из Вены или же взял у кого-нибудь из знакомых Возможно, он был у него давно. Помимо того, что он химик, у них имеется еще и маленькая дача с фруктовыми деревьями в окрестностях Симеоново. Фосотион — ядохимикат против вредителей — мог быть у него на даче…
— Значит, прямых доказательств, что Доневы имели в своем распоряжении фосотион, нет? — заметил Бинев.
— Доказательств действительно нет, но этот яд можно легко раздобыть.
— Химик, химик! — перебил Пиротский. — Не только химик может дать яд, притом такой весьма распространенный, как вы говорите. Разве можно исключить всех «нехимиков»?
— Я их исключаю, — сказал Антонов, — и не потому, чтоони «нехимики» (хотя в данном случае это имеет значение при технологии изготовления пилюли, при точной дозировке яда), а потому, что Доневы — единственные, которые имели достаточно веские основания для убийства Пепи. Ни Сивков, ни Бедросян, ни Попов не имели таких оснований. И осуществили задуманное таким способом, с таким далеким и направленным прицелом, настолько хорошо и заранее продуманным способом. Если это нужно…
— Нет, не нужно, — остановил его Пиротский, — я читал ваши аргументы. И я согласен с подполковником Антоновым, что это именно Донев. Ему это подходит по всем статьям. Что вы на это скажете, полковник Бинев?
— Я в психологии несилен и придерживался гипотезы Сивкова. Но сейчас, при новой обстановке, он отпадает. А это вкупе с другими обстоятельствами дела показывает: убийцы — Доневы. Я — за!
— Так… — задумчиво произнес Пиротский. — Значит, вы считаете, что все в порядке. Убийцы раскрыты, можно писать обвинительное заключение и передавать дело в прокуратуру. Вы, товарищи, надеюсь, отдаете себе отчет в том, насколько далеки мы от этой идиллии?
— Подозрение еще не расследование, — сказал Бинев, — Вызовем их и… если они вернутся… Придется придумать какой-то повод для их вызова.
— А что вы думаете, подполковник Антонов?
— Я убежден, что они вернутся даже без особо благовидного предлога.
— Почему вы так полагаете?
— Ну… потому, что они не дураки. Они хорошо знают, что ничем не рискуют. У нас же нет против них никаких изобличающих доказательств…
— Вот это-то я и хотел услышать! Мы имеем здесь одну хорошо придуманную детективную историю, и по всему видно, что она правдивая, но для суда она не стоит и копейки. Никакой суд их не осудит на основании наших сколько-нибудь логичных рассуждений.
— В последнее время я только об этом и думаю, — сказал Антонов.
— Ну и что же придумали?
— Мне остается только одно — со слезами на глазах уговаривать их, чтобы они сознались в убийстве.
Наступило тягостное молчание. Полковник Пиротский засмотрелся в окно, будто все, что происходило в кабинете, не касалось его.
— Я хотел бы сказать, — неожиданно поднял руку, как ученик в классе, Хубавеньский. — Каждый преступник действует в материальном мире и сам, будучи материальным, оставляет после себя какие- нибудь следы.
— Да, это так, — улыбнулся Пиротский.
— Каждый преступник поэтому всегда допускает какой-нибудь просчет, — осмелев, продолжал Хубавеньский. — Вопрос в том, найдем ли мы эти материальные следы, обнаружим ли его ошибку.
— Так написано в учебнике криминалистики, товарищ лейтенант, — заметил Бинев. — Но сейчас мы собрались здесь не цитировать учебник. Покажи нам, какие следы оставил преступник в данном конкретном случае, какую ошибку он допустил.
— Не мог не допустить, — начал упорствовать Хубавеньский.
— Не мог — в учебнике, а на практике, в жизни…
— В жизни, — вмешался Антонов, — это порой случается Именно так пополняется черный список нераскрытых преступлений.
— Подождите, подождите, хватит учить парня, — вмешался Пиротский. — Он прав. А я хочу спросить, проверялись ли связи между Доневым и убитой. Помимо разговора Антонова с врачом из Ихтимана.
— Доктором Кубратом Паролевым?
— Да. А эта гречанка, ее подруга, знает ли она о них? Не звонили ли они ей по телефону из Вены? Особенно после двадцать первого апреля…
— Понимаю, — сказал Консулов. — Это я занимался салоном. Клео, как именуют ее там, ничего не слышала о Доневых, и Пепи не звонили из-за границы. У нее нет телефона, поэтому Доневы могли
