Через некоторое время робот неуклюже ввалился в штурманскую рубку, таща за собой странное сооружение: во все стороны из него торчало множество рычагов. В центре манипулятора помещалось сиденье, похожее на кокон.
Робот, пододвинул манипулятор вплотную к креслу, в котором лежал беспомощный Стафо, и помог ему перебраться в кокон.
Наконец штурман мог передвигаться! Его избитое, ноющее тело находилось теперь в середине сплошного механизма, которым он, Стафо, мог командовать. Итак, за дело! Сначала в капитанскую рубку. Добравшись туда, штурман включил внешнее круговое обозрение. Теперь «Ренату» окружало багровое светящееся облако. Оно шевелилось и потому казалось живым. Близ боковых дюз — из них вырывалось ослепительное пламя, препятствующее движению корабля, — облака не было. Зато все остальные части корабля были сплошь окутаны красной пеленой, которую не без труда пробивали локаторы «Ренаты».
В следующей рубке его встретил привычный низкий гул автофиксатора. «Рената», несмотря ни на что, продолжала жить! Она бережно несла своих уснувших обитателей, прощупывая впереди себя пространство.
В последние дни Стафо начал ощущать, что сердце слабеет. Казалось, чья-то рука безжалостно стискивает его, причиняя тупую боль.
Исходя из кривой изменения силы тяжести на корабле, можно было вычислить время полета до полной остановки. Именно такую задачу поставил Стафо перед ЭВМ и терпеливо ждал результатов. Донимал голод, но пакеты с НЗ порядком надоели. Стафо рискнул дать команду Робу, и тот с честью вышел из положения, хотя ему никогда не приходилось готовить людям обед: еда оказалась сносной, хотя и сильно пересоленной.
По оценке бортовой ЭВМ время падения «Ренаты» должно было составить двадцать пять земных суток. Значит, через двадцать пять дней корабль остановится, повиснет как пылинка, удерживаемый силовым полем, пленившим его, и снова начнет падать к неведомому центру.
К счастью или к несчастью, Стафо остался бодрствовать! Как бы там ни было, он решил взять инициативу на себя и начал готовиться к вылазке.
Он был стар, очень стар. Тысяча лет успела пройти с тех пор, как он начал помнить и осознавать себя. Лишенный способности забывать, вначале он помнил многое. Потом память начала слабеть, несмотря на все его усилия. Но все равно он продолжал непрерывно поглощать информацию. Накапливаясь в бездонных блоках памяти, она оседала, подобно илу в ручье.
Странная вещь! Он великолепно помнил все то, что происходило с ним в пору, когда лет ему было немного. Картины раннего бытия настолько прочно врезались в память, что ему не составляло труда снова и снова прокручивать их перед мысленным взором. Хуже обстояло дело с более поздними событиями: когда он пытался вернуться к ним, они вспоминались смутно, словно в тумане.
Он представлял собой некий замкнутый в себе, самодовлеющий мир — сам себе раб и господин, бесконечно меняющий свой лик, подобно Протею, и в то же время в сути своей неизменный.
Никогда его интерес к миру не угасал. Бустеры и зонды, щедро разбрасываемые им в окружающее пространство, каждый раз приносили новую информацию. Сведения были подчас неожиданны и всегда бесконечно разные. «За солнцем — солнце, за звездой — звезды, за веком — век, нетающая вечность», — подумал он однажды, приводя в систему очередную порцию информации.
Интересы его время от времени менялись.
Долгие годы его интересовали «черные дыры», отличающиеся чудовищной гравитацией, — возможные окна в другие миры. Он послал к ближайшей черной звезде несколько сконструированных ракет, но ни одна из них не вернулась. Тем не менее, основываясь на скудных данных, он создал собственную теорию гравитации, в корне отличную от той, которую некогда излагал ему конструктор-воспитатель. Да и вообще многие знания, накопленные в те времена, оказались неверными — их пришлось пересмотреть. Созданная им теория привела к неожиданному выводу: гравитацию, оказывается, можно взнуздать и приручить. Отсюда был один шаг до свертывания пространства, дающего возможность покорить время. Но создать прибор на основании своей теории он не сумел, несмотря на все усилия.
Впрочем, он создал немало других приборов и сделал множество научных открытий.
Кому нужны его открытия, его изобретения, накопленная им информация о космосе? Над этим он не задумывался. Подобного вопроса для него попросту не существовало. Кому нужно, чтобы планета, на которой он обосновался, вращалась вокруг материнского светила, а также вокруг собственной оси? Кому нужно, чтобы день и ночь сменяли друг друга в вечном круговороте? Кому нужно, чтобы звезды сияли? Мир так устроен…
Некогда, правда, он пытался дедуктивным путем постичь, почему мир устроен именно так, а не иначе. Однако попытка окончилась неудачей. Общефилософские вопросы вызвали перенапряжение в логических цепях, лишь подорвав память.
Сначала угасание памяти было не так заметно. Аппараты, посылаемые в дальний космос, каждый раз возвращались с новой информацией. Логические ячейки сортировали доставляемые- сведения, выстраивали их в схемы. Последние, наслаиваясь друг на друга, выстраивались в теории: теории образования звезд и планет, теории полей: тяготения, теории вселенной…
Все это было, однако, очень давно. На некогда известном ему, а теперь почти забытом за ненадобностью человеческом языке он окрестил этот период своего существования «бурной юностью». Да, прежде жажда познания окружающего мира была неутолимой. Теперь же она слабела с каждым оборотом планеты, на которой он обитал, и это не могло не пугать угасающий мозг. Последние несколько десятилетий он пребывал в странном состоянии, которое на том же языке своих создателей определял как «дремотное, летаргическое».
Погружению его в это состояние, кроме весьма почтенного, возраста, способствовало еще одно обстоятельство: все меньше аппаратов-разведчиков возвращалось обратно, и струя информации, поступающей извне, непрерывно мелела, сужалась. А без информации мозг все глубже погружался в трясину апатии.
Логика подсказывала: если дело будет так продолжаться и дальше, он увязнет в болоте бездеятельности настолько, что уже не сможет из него выбраться. Но исправить положение было не в его силах.
…И этот день начался, как начиналось бессчетное множество дней. Едва первые лучи светила показались из-за горизонта, как Центр мысли активизировался. Это гигантское сооружение, занимающее тысячи квадратных километров Оно высоко возвышается над поверхностью безымянной планеты и настолько же уходит в глубину ее.
Непросто было покорить недра строптивой планеты — для этого понадобилось пустить в ход все, чему его некогда учили люди. В течение сотен лет создаваемые им системы охлаждали коварную глубинную магму. Сколько раз уничтожала лава криогенные установки, но на смену им приходили другие, более совершенные.
По мере того как светило поднималось в зенит, тянулись вверх суставчатые башни космосвязи, сотканные из титановых кружев, быстрее вращались чаши локаторов — чуткие радиоуши, ловящие каждый вздох дальнего космоса. Все оперативнее работали электронно-счетные системы, заполняющие многоэтажные строения Центра.
Из Центра мысли во все стороны радиально разбегались дороги, — ведущие к автоматическим фабрикам, на которых монтировались аппараты — от космических бустеров до земснарядов для работ на поверхности планеты.
Он бесстрастно наблюдал по сводному экрану за пробуждением своей планеты. Движение на дорогах было слабым — не то что прежде. Аппараты из встречных транспортных потоков то и дело сталкивались, калеча и выводя друг друга из строя.
Сияющие лучи солнца беспощадно высвечивали каждую выбоину и яму на некогда идеально гладких путях коммуникаций. Груды механического хлама на них никто не убирал, а это вызывало все новые и новые заторы.
Посреди мыслящего города располагалась площадь, имеющая форму правильного восьмиугольника. Со всех сторон ее теснили строения, воздвигнутые в разное время. В самом центре площади возвышалась
