женщина заметила его, наверное, хитрой природой. Все-таки глаза у женщин предусмотрены сзади. Остановилась, посторонилась, пропуская. Еще улыбнулась Юрке приветливо и, пожалуй, обезоруживающе, будто рада встрече в пути и улыбка эта вместо первых слов в разговоре.
— Ты кто? — спросил Юрка недоверчиво.
— Я? Для радости, — опять улыбнулась женщина. — Я — греза поэта или игрушка героя. Ты воин? На тебе одежда воина. Ты спешишь? Мне не угнаться за твоим широким шагом.
— Ничего, — сказал Юрка. — Успею.
Они шли теперь рядом, не особенно даже переговариваясь, но внимание женщина все-таки отвлекла, и только по обострившемуся чувству опасности — школа у него была надежная — чуть ли не поздно, почти вплотную приблизившись, Юрка увидел на площадке следующего пролета не скульптуру, а человека, как-то нехорошо сидящего. Угрозой веяло от опереточной этой фигуры в шароварах шире облака, в бархатной безрукавке и красных сафьяновых сапогах. Юрка подобрался и оттолкнул сразу ставшую мешающей и опасной бабу, шагнул на верхнюю ступеньку пролета.
Человек — а может быть, это был фантом или еще какая-либо нечисть — посмотрел на Юрку с отвращением. Дернулся чуб-оселедец, вымахнула длиннейшая кривая сабелюка. «Москаль!» — мгновенно и с радостью выкрикнул опереточный казак и трижды за миг полоснул Юрку саблей, будто ремнем стегнул. «Москаль», — повторил сладострастно. Наверное, надо было рубить его мечом, но Юрка про меч даже не вспомнил. От прямого тычка он ушел и захватил казака за сафьяновый сапог. Оба они загремели по длинной и скользкой мраморной лестнице, добиваясь обоюдно горла противника и ругаясь на одном языке.
Юркин военный опыт годился для многих ситуаций: автоматная очередь из кустов «зеленки» или из- за глинобитного дувала, хлопок мины, пулеметная перестрелка среди скал. Но когда тебя душат и ругают по матушке, какая же это война? От первого тройного удара ему залило кровью глаза, но озверел он, только докатившись в обнимку с казаком до нижней площадки, и там уж сумел отодрать от себя цепкие руки и отшвырнуть противника. Тот все-таки был легче, хоть и злее. Война для него всегда была войной: руками ли, зубами, саблей или плетью. Отшвырнув казака, Юрка успел вскочить, и когда тот кинулся вновь озверелой сине-зеленой кошкой, встретил ударом каблука в челюсть. Казак перелетел площадку и врубился в стену бритой головой. Юрка подпрыгнул и приземлился на нем, вцепился казачине пальцами в нервные узлы, под слюнные железы, отгибая голову назад под опасным углом. «Бред какой-то, — думал Юрка одновременно, — он же не живой. С ним же как-то по-другому надо».
А сбоку уже мельтешила «греза поэта», она же «игрушка воина», и, виляя шелковыми бедрами, приговаривала:
— Ну вот, Петруха, получил, это тебе за грубость твою, чего на парня набросился.
Но Юрка теперь на нее особого внимания не обращал.
Кто-то еще сзади подошел невидный в черном. Юрка, все еще опасаясь казака, схватил его за оселедец и дважды трахнул о камень ступенек для гарантии. Вскочил, но даже вопроса не стал задавать — и так все было ясно: пришедший был старый и худой, в темном одеянии с капюшоном, с пергаментным лицом и чем-то безобидным — не оружием, — на крученом поясе. Пришедший с заметным усилием растягивал в улыбке вялые губы. Нападать он явно не собирался.
По лестнице, позвякивая, скользила вниз длинная казацкая сабля.
— Вы на него не сердитесь, — проговорил пришедший, выглядывая на Юрку из-под темного капюшона. — Тупость, невежество и буйство — неотъемлемые качества жителей окраин. А этот экземпляр отличается еще и дешевым шляхетским гонором.
— Он что, поляк? — невольно вступил в разговор Юрка.
— Нимало, — ответствовал старик, — поляков он ненавидит, равно как и москалей. Он истинный заслуженный запорожец. Доводилось слышать?
— В школе учили, — признал Юрка нехотя, — «Тарас Бульба».
— Тарас Бульба — литературный персонаж. Худосочное изделие автора, мечтающего польстить старшему русскому брату. Петруха же — запорожец натуральный. Он в войске Карла, короля шведского, под Полтавой сражался за волю Украины. Мазепинец, — поднял тощий палец старик. — Однако, — добавил он, — что ж я вас на лестнице держу? Пожалуйте в залу, будьте любезны, — и сделал приглашающий жест.
Они прошли еще по бесконечной каменной лестнице, сообразуясь с жестом, куда-то вперед и вверх. Неспешно — как подобает, заботливый провожатый и жданный гость.
— Мы вас давно ждали. Подзадержались вы в своем свободном поиске, — ловко прихрамывая по ступенькам, приговаривал провожатый.
Юрке очень хотелось спросить: «А откуда вы знали, что я должен прийти?» Но не спрашивал, держал характер. Поинтересовался только:
— А куда мы идем?
— Мы уже пришли, — они стояли и впрямь на пороге огромного зала. Лестница с неизбежностью перешла в площадку, площадка — в коридор, а зал вырастал из коридора каменным вестибюлем с факелами рубинового огня по стенам. От красноватого света все виделось несколько мрачным. Но Юрка и помнить забыл, каким бывает дневной свет.
Рубиновые факелы прикреплялись к стенам по два и казались глазами невидимых красноглазых существ, затаившихся в камне этих стен. Возможно, они и были соглядатаями. Во всяком случае, ощущение, что, кроме них двоих, здесь есть кто-то еще, не покидало Юрку.
— Имя мое — Якоб Шпренгер, доктор наук, — представился провожатый. Он скинул уже с головы темный капюшон. Лицо было скорее неприятным, чем страшным. Лицо, привыкшее отдавать приказания, а не приветствовать. Улыбка держалась на нем, как приклеенная, и все время сползала куда-то вбок, к уху.
— Прошу садиться, — пригласил он: посреди огромного, каа футбольное поле, зала стоял каменный неуютный стол, и кресла у стола — мягкие, глубокие, затягивающие. Юрка поневоле повиновался. Здесь, в замке, он чувствовал себя вполне человеком. Вернулась сила тяжести, упругость мышц, противящихся этой силе. Сейчас даже усталость некоторую испытывал он от подъема по длинной и скользкой лестнице. А вот боли от ран, нанесенных Петрухиной сабелюкой, давно не ощущал, и рваные порезы на Юркином защитном комбинезоне затянулись словно бы сами собой, заросли. Как человек, он был, разумеется, сильнее этого старикашки, но сила не есть власть. Власть — это хитрость и владение ситуацией. Власть — умение склонить на свою сторону, подчинить. Власть — это звание, наконец, которым она особенно не любит делиться…
— Меня зовут Якоб Шпренгер, я доктор наук, — опять повторил Юркин собеседник и подчеркнул, знакомым уже жестом воздев желтоватый палец: — Богословских наук. Впрочем, я полагаю, что имя мое вряд ли знакомо вам, поэтому можете обращаться ко мне просто: доктор. Герр доктор. Я из германцев.
На Юрку ожидающе смотрели выпуклые водянистые, когда-то, наверное, голубые глаза. Юрка не знал, что должен говорить в таком случае, и беспокойно ерзал в мягком кресле, оглядываясь вокруг. Непривычно было сидеть в таком — слишком мягком — кресле. Из такого разом не вскочишь.
— Не скрою, — не стал тянуть паузу дальше хитроумный доктор, — мы заинтригованы вашим стремлением войти к нам. Вашей целеустремленностью, которая превыше всяких похвал. Так что вы хотите нам сказать, о чем спросить?
— Кто меня убил? — осторожно начал Юрка с малого.
— Вас конкретный человек интересует или роковая ситуация?
— Убийца, — уточнил Юрка.
— Пожалуйста, — кивнул головой вежливый собеседник — Вашим убийцей следует считать Льва Давидовича Бронштейна.
— Ну, это враки, — возмутился Юрка, — Бронштейн — это Троцкий. Я родился, когда его уже на свете не было, А стрелял в меня вовсе Гоглидзе. Путаница, видать, в вашей канцелярии.
— Да нет, — с удовлетворением возразил доктор, — стрелял в вас действительно Гоглидзе, а убийца — Троцкий, для которого страна была словно огород для сумасшедшего садовника. Он выпалывал самых зрелых, самых плодоносящих, самых перспективных, оставляя мразь, грязь, негодяев, трусов и палачей. Их потомство не могло быть иным, чем толпой полностью лишенных веры и нравственности
