фасада дома. Вероятно, ее вынесли сюда для того, чтобы посетители могли, сидя на открытом воздухе, наслаждаться видом на море, хотя в такую погоду желающих провести время на воздухе сыскать нелегко. И все же на круглом столике, придвинутом к скамейке, стояла бутылка шабли, а рядом с ней тарелка с изюмом и миндалем. Темноволосый молодой человек с непокрытой головой сидел за столиком и смотрел на море. Фигура человека поражала своей неподвижностью.
На расстоянии четырех ярдов незнакомец мог сойти за восковую фигуру, но едва путники приблизились к нему на три ярда, он подскочил, точно чертик в табакерке, и произнес весьма учтиво, но тоном, не лишенным достоинства:
— Добро пожаловать, джентльмены. К сожалению, в данный момент я без прислуги, но могу приготовить вам что-нибудь на скорую руку.
— Весьма признательны, — отозвался Фламбо, — значит, вы хозяин этого заведения?
— Да, я, — сказал темноволосый, вновь обретая свой бесстрастный вид. — Видите ли, мои официанты сплошь итальянцы, и мне кажется, будет справедливо дать им взглянуть, как их соотечественник уложит черномазого, если не подкачает, конечно. Вы знаете, что сегодня состоится поединок между Мальволи и Черным Недом?
— Боюсь, мы не располагаем временем и не станем злоупотреблять вашей любезностью, — отозвался отец Браун. — Мой друг, я уверен, удовольствуется бокалом шерри, чтобы разогреться, и выпьет за здоровье итальянского чемпиона.
Фламбо никогда не был любителем шерри, однако сейчас он не возразил против этого напитка и вежливо поблагодарил хозяина.
— Шерри, сэр, да, да, конечно, — повторял тот, направляясь к дому. — Вы простите меня, если я задержу вас на несколько минут: как я уже говорил вам, в настоящий момент я без прислуги…
Он двинулся к мертвым окнам погруженного в темноту здания.
— Не стоит беспокоиться, — запротестовал было Фламбо. Хозяин обернулся к нему.
— У меня есть ключи, а дорогу в темноте я найду.
— Я вовсе не хотел… — начал отец Браун.
Его слова прервал рокочущий бас, который прогремел из самого чрева пустой гостиницы. Неразборчиво прозвучало некое иностранное имя, и хозяин гостиницы, проявляя, казалось бы, несвойственную ему поспешность, кинулся навстречу незнакомцу. Все происшедшее в эту и последующие минуты подтвердило, что он говорил своим гостям правду и ничего, кроме правды. Как потом частенько признавался Фламбо, да и сам отец Браун, ни одно из пережитых ими приключений (иной раз самых отчаянных) не приводило их в трепет, подобный тому, что они испытали, услышав этот рык великана- людоеда в тишине гостиницы.
— Мой повар! — заторопился хозяин. — Я совсем забыл о нем. Он уходит. Шерри, сэр?
На пороге и в самом деле появилась бесформенная громада, облаченная в белый фартук и белый колпак, как приличествует повару, однако черная физиономия имела выражение явно преувеличенной значимости. Фламбо доводилось слышать, что негры иной раз бывают превосходными кулинарами, и все же неуловимое противоречие между обликом негра и его поварскими атрибутами делало еще более странным то обстоятельство, что хозяин откликается на зов своего повара, а отнюдь не наоборот. Поразмыслив, Фламбо отнес все эти чудеса на счет крутого нрава маэстро, ведь капризы поваров экстра-класса вошли в поговорку. Появился хозяин с бокалом шерри в руке, и это было великолепно.
— Интересно, — как бы между прочим бросил отец Браун, — отчего это на побережье так мало народу? Ведь бой предстоит грандиозный. Мы прошагали несколько миль, а встретили только одного человека.
Владелец гостиницы пожал плечами.
— Видите ли, зрители приедут из другого квартала, со стороны вокзала, это в трех милях отсюда. Им только бокс и нужен, остановятся в гостинице всего на одну ночь. В такую погоду не очень-то позагораешь на берегу.
— Да и на скамейке тоже, — добавил Фламбо.
— Приходится следить за тем, что происходит вокруг, — отозвался собеседник с непроницаемым лицом.
Это был весьма сдержанный молодой человек с правильными чертами болезненно-бледного лица. Его темный костюм не привлекал внимания, если бы не черный галстук, повязанный слишком высоко, будто он подпирал шею, и заколотый золотой булавкой с причудливой головкой. В лице его также не было ничего примечательного, помимо одной особенности, впрочем, вполне объяснимой излишней нервозностью: он имел привычку щурить один глаз, из-за чего другой заметно увеличивался в размерах и даже казался искусственным.
Последовавшее молчание прервал небрежный вопрос хозяина:
— Так где же вы встретили этого прохожего?
— Самое любопытное, — ответил священник, — что мы встретили его неподалеку, близ курортной эстрады.
Фламбо, позабыв о шерри, вскочил на ноги, не сводя с товарища изумленного взгляда. Он открыл рот, словно собираясь что-то сказать, но тут же закрыл его.
— Весьма интересно, — задумчиво протянул темноволосый. — И как он выглядел?
— Я видел его в темноте, — начал отец Браун, — он был…
Как уже упоминалось, хозяин гостиницы говорил исключительно правду, что всякий раз подтверждалось. Замечание о том, что повар уходит, в самом буквальном смысле соответствовало истине, ибо, пока гости беседовали с хозяином, повар действительно вышел из дому, на ходу натягивая перчатки.
Тот, кто в эту минуту красовался перед ними, не имел ни малейшего сходства с бесформенной черной глыбой, закутанной в белое, что на миг возникла на пороге. Теперь повар был щегольски одет, туго затянут во фрак последней моды. Его круглые глаза навыкате едва не вылезали из орбит. Высокий черный цилиндр на массивной черной голове был небрежно сдвинут. Темная лоснящаяся физиономия негра чем-то напоминала его глянцево блестевшую шляпу. Излишне упоминать о белых гетрах и белой вставке в жилете. Красный цветок дерзко торчал в петлице, будто только что там распустился. В том, как негр держал трость в одной руке и сигару в другой, сквозила явная нарочитость. Подобная нарочитость приходит на ум всякий раз, когда речь заходит о расовых предрассудках, эдакое сочетание наивности и. бесстыдства, одним словом, кек-уок.
— Вообще-то меня не удивляют суды Линча, — заметил Фламбо, глядя ему вслед.
— А меня, — ответил отец Браун, — давно перестали удивлять, дела, замысел которых нашептан в преисподней. Но, как я уже говорил, — продолжал он в то время, как негр, демонстративно натягивая перчатки, быстро двигался в сторону набережной, — немыслимый персонаж мюзик-холла в обрамлении мрачного зимнего ландшафта, — итак, как я уже говорил вам, мне трудно описать внешность встреченного нами человека. Могу сказать лишь, что видел пышные старомодные усы и бакенбарды, очень темные, возможно, крашеные, ну, знаете, как на фотографиях банкиров-иностранцев, видел длинный лиловый шарф, повязанный вокруг шеи и трепетавший на ветру. У самого горла он был скреплен наподобие того, как няньки закалывают на ребенке теплый шарф английской булавкой. Только это, — безмятежно продолжал пастор, — не английская булавка.
Человек на длинной чугунной скамье все так же невозмутимо вглядывался в морскую даль. Теперь, когда он застыл в прежней позе, Фламбо готов был спорить, что один глаз у него и впрямь больше другого. Глаза незнакомца были широко раскрыты, и Фламбо показалось, что под его пристальным взором левый глаз человека увеличивается.
— Булавка длинная, золотая, с выточенной обезьяньей головкой, — рассказывал священник, — и заколота весьма необычным образом. На нем было также пенсне и широкий черный…
Владелец гостиницы продолжал молча смотреть вдаль.
Глаза на застывшем лице как будто принадлежали двум различным людям. Неожиданно он сделал молниеносное движение.
Еще секунда — и отец Браун, который в это время повернулся спиной к хозяину, мог бы упасть замертво. Фламбо не был вооружен, его крупные загорелые руки покоились на краю длинной скамьи.
