Сепайлов пистолетом дал знак Замятину присоединиться к Кристоферу и Кхутукхту. Бурят повиновался, вцепившись в кровоточащее плечо.
Сначала никто не понял, что произошло в дальнем конце комнаты. Но когда Замятин двинулся в его сторону, Кристофер увидел, что Чиндамани склонилась над лежавшим на полу Самдапом. Ее длинные черные волосы закрыли мальчика, спрятав его лицо. Но из-под волос, словно лепестки крошечного цветка, пробивающиеся наружу из черной земли, показались капли крови, которых становилось все больше, и вскоре образовалась целая лужа.
Все молчали. Сепайлов продолжал держать на мушке Замятина. Унгерн наблюдал за женщиной и мальчиком. Когда она наконец подняла голову, капли крови скатывались с кончиков ее волос. Она молчала. Красноречиво было ее лицо в крови, ее глаза, смотревшие сквозь спутанные волосы на тех, кто молча застыл в комнате.
Кристофер встал. Он плохо владел своим телом, конечности его затекли. Он вспомнил слова Чиндамани, говорившей о пророчестве: ему придется умереть, чтобы родиться снова. Ее покрытое кровью лицо испугало его. Он знал, что ими овладел какой-то жестокий рок, поспешно ведущий их к неясному концу. Или началу: теперь было все равно.
— Разрешите мне подойти к ней, — сказал он по-английски, обращаясь к Сепайлову.
Русский не шелохнулся. Он держал на мушке Замятина, готовый выстрелить в любую секунду. Кристофер шагнул к нему, но Сепайлов стоял в том же положении. Он дал Кристоферу пройти мимо.
Унгерн зачарованно смотрел, как Кристофер подошел к Чиндамани и поднял ее. Пуля пробила Самдапу голову: о спасении не могло быть и речи. Он прижал ее к груди, осознавая тщетность всего на свете.
Они стояли, как восковые фигуры, — не слившиеся в единое целое, неподвижные, мечтающие каждый о своем. Не было молитв, которые могли бы заговорить кровь и пауков, не было жестов, способных вдохнуть в мертвых жизнь. Никто не видел движения Чиндамани, а если и видели, то не придали этому значения.
Из складок одежды она извлекла пистолет, маленький «ремингтон», который она умудрилась взять и спрятать на себе в сокровищницах Кхутукхту. Она толком не знала, как он действует, заряжен ли он и стреляет ли вообще. Она взяла его, не представляя, что будет делать с ним. Теперь она знала.
Первая пуля вошла в спину Сепайлова. Он упал, не издав ни звука, то ли мертвый, то ли парализованный. Замятин получил свой шанс. Он рванулся вперед, вытянув руку, чтобы подхватить выпавший у Сепайлова пистолет. В тот момент, когда он схватил оружие, она выстрелила. И еще дважды.
Замятин вцепился в воздух. Он пытался вдохнуть воздух и проглотить кровь. Он попытался еще раз, и кровь хлынула у него изо рта. Внезапно ноги его стали свинцовыми, и сильно закружилась голова, оторвавшаяся от всего, что ее окружало. Он слышал, как кашляет, задыхается, тонет в собственной крови. Перед глазами его затрепетал на бархатном небе красный флаг, превратившийся в кровь, залившую весь мир. И, наконец, он стал частью Истории, и небо опустело и стало черным, как ночь.
Чиндамани уронила пистолет. Она со стоном согнулась, закрыв лицо ладонями, и безудержно зарыдала. Со смертью Самдапа исчезла последняя частица ее прежнего мира. Ее любовь к Кристоферу уничтожила мальчика и тот мир, который он символизировал собой.
Кристофер подобрал пистолет. Он догадывался, кем был барон, и догадывался, что должен сделать, чтобы они вышли отсюда живыми. У фон Унгерна Штернберга висела на ремне кожаная кобура, но он так и не достал пистолет. Он безучастно смотрел на происходящее — скорее зритель, чем участник. Теперь он смотрел на Кристофера и пистолет в его руке так, словно это был цветок, который протягивал ему Кристофер.
Четкость смерти, ее абсолютность, ее законченность — вот что привлекало его в ней, вот о чем он думал в Урге долгими днями и ночами. Как просто, подумал он, как безыскусно, без аффектации. Только этим он и восхищался — высшим проявлением внутренней простоты человека. В смерти было совершенство, такое, какового он не видел ни в чем другом, и ему нравилось снова и снова видеть это совершенство, эту отчетливую простоту, снова и снова проявляемую в его присутствии.
А теперь пришел его черед. Пришел раньше, чем он ожидал, но он все равно был рад. Вполне подходящее время, чтобы умереть.
Кристофер поднял пистолет. В обойме оставалось еще несколько патронов, но ему должно было хватить одного. Он был совсем близко от барона и пристально смотрел ему в глаза. Для всех будет лучше, если фон Унгерн Штернберг умрет. Он приставил пистолет к голове барона и почувствовал, что спусковой крючок начинает поддаваться давлению его пальца. Барон не шелохнулся, не вздрогнул. Он терпеливо смотрел Кристоферу в глаза, и во взгляде его не было упрека.
Кристофер понял, что из этого ничего не выйдет. Он не мог играть роль палача. Даже если речь шла о казни этого человека. Он опустил пистолет и отбросил его в угол.
Снаружи раздался топот бегущих людей.
— Почему вы не выстрелили? — спросил Унгерн.
— Вы никогда этого не поймете, — ответил Кристофер, отворачиваясь, чтобы обнять Чиндамани. Она дрожала.
В комнату вбежала группа вооруженных людей. Они замерли, пытаясь понять, что происходит. Двое прошли мимо Унгерна и схватили Кристофера и Чиндамани, оттащив их друг от друга.
— Отпустите их, — резко скомандовал Унгерн.
Солдаты выглядели озадаченными, но приказ барона был недвусмысленным. Они опустили руки, оставив Кристофера и Чиндамани в покое. Кристофер нагнулся и поднял тело Самдапа. Оно было еще теплым. По рукам Кристофера потекла кровь. Он на мгновение прижал маленькое тело к себе, а затем передал его Чиндамани. Унгерн следил за тем, как Кристофер пересек комнату, подошел к телу Уильяма и бережно поднял его.
Они ушли, не сказав ни слова. Унгерн послал с ними человека, чтобы их беспрепятственно выпустили из дворца. Кхутукхту остался в комнате, сидя на горе подушек и нервно перебирая свои мягкие одежды. Его руки еще хранили запах лица мальчика. К рассвету от него не останется и следа. Он закрыл глаза, словно что-то забралось в окружавшую его темноту, и начал мечтать о свободе.
Глава 60
Они принесли тела в храм Майдари и оставили их там, у подножья гигантской статуи Майдари Будды. Между статуей и Самдапом не было никакого сходства, кроме того, что оба они не жили и не дышали. Чиндамани привела в порядок одежду и волосы Самдапа, но не пыталась скрыть то, что он мертв. Кристофер взял маленького плюшевого медвежонка и вложил в руки Уильяма, как делал это в Англии, когда тот засыпал. Слов не было.
Они покинули собор на рассвете. Первые лучи солнца уже коснулись его башен, и спавшие паломники поднимались, чтобы принять участие в первой молитве праздника. Они молили о рае и легкой смерти, которая бы привела их туда, о том, чтобы с их плеч упал тяжелый груз грехов и чтобы хватило еды на дорогу домой. Сегодня им ни в чем не откажут.
Кристофер и Чиндамани вышли из города, не представляя толком, куда направляются. Их одежда и волосы были покрыты кровью, но они шли, не останавливаясь даже для того, чтобы умыться и привести себя в порядок.
Они сделали привал уже в конце дня. Они давно сошли с дороги и шли так, словно нашли свой собственный путь. Они пошли на север, к горам Чингилту-Ула, отыскивая дорогу наугад. Крутые склоны гор, мимо которых они проходили, были покрыты густыми хвойными лесами. Никто не встретился им на пути. Они слышали пение птиц, но не видели ни одной птицы, ни одного зверя.
Они остановились в небольшом храме, заброшенном и частично разрушенном. Кристофер и Чиндамани провели там ночь, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться. На следующее утро Кристофер отправился в лес в поисках еды. Он нашел ягоды, росшие на низких кустах, и грибы, которые
