Главным для него было заставить мальчика идхи дальше. Молва уже шла по Монголии, и если то, что он i слышал об Унгерне, было хоть отчасти верно, барон не остановится ни перед чем, чтобы сокрушить восстание, зреющее прямо у него под носом. Каждую ночь Замятин и мальчики останавливались в юртах разных кланов, двигаясь по стране довольно запутанным маршрутом, никогда не идя по прямой линии, никогда не задерживаясь в одном месте достаточно долго для того, чтобы можно было легко их выследить.
Завтра они должны были отправиться в Ургу. Саин Нойон Хан должен был организовать серию восстаний на западе и севере страны, а Замятин и мальчики должны были тем временем на лошадях добраться до столицы. К тому времени, когда они должны были оказаться там, внимание Унгерна будет занято другим. Они войдут в город с помощью нескольких своих сторонников. Замятин планировал связаться с Сухэ-Батором и другими революционерами, объяснить им, что происходит, и возглавить их выступление.
Самдап, шедший впереди него, остановился и сел на обочину дороги. Замятин медленно подошел к нему, держа под уздцы пони Уильяма.
— Что случилось? — спросил он.
— У меня болят ноги, — ответил Самдап.
— И что, по-твоему, я должен сделать? — резко бросил Замятин. Его собственные ноги тоже болели. — Нам еще надо пройти несколько километров. Ты хочешь провести ночь здесь, в окружении волков?
Но, несмотря на то, что русский был резок, мальчик ему нравился. Действительно нравился. Да и Уильям тоже. Он просто не знал, как показать свою симпатию к ним. Он никогда этого не делал. Никто никогда не говорил ему, как это делается.
Глава 54
Урга беспокойно ворочалась под солнцем, зажатая в низине темными горами. На нее падало достаточное количество солнечного света, спускающегося с безоблачного, улыбающегося неба, но как только он касался ее узких тропинок и зловонных улиц, как тут же утрачивал весь блеск, становясь серым и болезненным. Крыши домов были позолоченными, а верхушки храмов были украшены солнечным светом и драгоценными камнями, но сами здания были окутаны тенями, и отражавшийся эхом по всему городу звук огромных труб казался скорбным и крайне вялым.
Меланхоличная равнина, на которой на несколько километров вытянулся город, была окружена горами.
Сам город делился на три части: Май-Май-Ченг, китайский торговый квартал, находившийся на востоке, чьи магазины и склады были сейчас пустыми и заброшенными; Гандан, серый город лам, с его храмами и учебными заведениями, в которых изучали теологию и медицину, лежал в западной части; и центр, Та-Кхуре, где за толстыми стенами, выкрашенными в тускло-красный и белый цвета, обитал Живой Будда, бродивший по комнатам, полным священных реликвий и тысяч тикающих часов, каждые из которых показывали разное время. Время здесь ползло с таким неприятным звуком, от которого по коже бежали мурашки, — он напоминал звук, с которым сползает по склону горы лед.
Медленно двигались процессии паломников, ходивших или ползавших вокруг своего бога под звуки труб, гонгов и голосов десяти тысяч священнослужителей — мечтательных, дрожащих, отдающихся эхом. Все было как прежде, ничего не менялось, не было никаких новшеств — кроме действующих лиц. Они были в древних одеяниях и произносили древние слова, поворачивались и кланялись там, где это положено было делать, зажигали нужные благовония — как это делали до них поколения актеров, как это делали они сами в своих предыдущих жизнях. Точные, вычурные манеры и слова — ни одного нового звука, ни одного нового жеста. А в покоях Будды тикали и звонили в тишине будильники.
В центре мрачно восседал одетый в ярко-красные одежды Роман фон Унгерн Штернберг, и глаза его после бессонных ночей казались тяжелыми. Он сидел в центре своего военного лагеря, состоявшего из множества теплых палаток, и планировал небольшой апокалипсис. Он пил из крошечной чашки китайский чай и курил черные ароматизированные сигареты, но мысли его были далеко.
Он встал и подошел к выходу из юрты. Она находилась во дворе заброшенного торгового дома, принадлежавшего великому дому Шанси, хозяином которого являлся Та Шенг Куэй. По решению Унгерна, здесь расположился бурятский полк под командованием Сухарева; поблизости были монгольский и татарский полки, возглавляемые Баир Гуром и Резухиным. Но Резухин две недели назад ушел на юг с русским отрядом и до сих пор не вернулся.
Город наполнял его ноздри каким-то странным запахом, пряным и кислым, смесью святости и продажности, смесью безгрешности с жадностью и простой, примитивной человеческой сущностью. Он не выбирал Ургу — злой рок сделал за него этот выбор и направил его сюда, чтобы он служил его целям.
Затушив о дверной косяк наполовину выкуренную сигарету, он тут же зажег другую. Его пальцы, покрытые никотиновыми пятнами, слегка дрожали. Была середина дня, время выслушивать доклады, поступившие к полудню. Обычный дневной шум — людские голоса, ржание лошадей расслабляли его, показывая, что все нормально. Его воины не знали, какие тяготы лежали на нем, какие волнения и тревоги, — все ради них. Когда придет время, они вместе с ним сядут на коней и уедут из Урги, как всадники ада, разрушая все, что окажется на их пути. Он мысленно видел, как вздымается пыль под копытами их коней, и слышал топот скачущих галопом лошадей. Он ждал этого момента, как влюбленный ждет брачной ночи. Монголия должна была стать его невестой, и он разорвет ее на части, чтобы овладеть ею.
Он повернулся и пошел обратно в юрту. Полковник Сепайлов допил уже третий стакан ханчи.
— Выпейте еще, полковник.
Унгерн плеснул ханчи в пустой стакан Сепайлова и посмотрел, как полковник проглотил крепкое пойло, словно это было молоко. Если он выпьет еще, то утратит свою полезность, а это будет плохо. Унгерн полностью мог доверять только двум людям из своего штаба — Сепайлову и Бурдоковскому, которого солдаты прозвали Чайник. Они были его глазами и ушами; и, когда надо было сделать грязную работу, его руками. А грязной работы было много. Сепайлову придется пить поменьше.
— Еще раз начните сначала, — попросил Унгерн, — и расскажите мне историю в том виде, в каком вы услышали ее от Яханци.
Он прикурил очередную сигарету и беззаботно выдохнул дым прямо в лицо полковника.
Кхутукхту Яханци был главой Совета Министров Монголии. Это была чистая синекура, но Яханци был достаточно хитер, чтобы сделать свое положение значимым даже в такие времена. Утром он беседовал с Сепайловым и попросил его передать барону кое-какую информацию. Все выглядело так, словно они общались через посредников, хотя все те, кому нужно было это знать, знали, что это всего лишь формальность: ситуацию контролировал именно Унгерн.
— Яханци говорит, что что-то происходит в Улиассутае. Вчера прибыли двое всадников, у них были
— Кто распорядился дать им цары?
— По их словам, Казанцев.
— Хорошо, пусть Казанцев. И что?
— Там был бунт.
— Бунт? Вы уверены? Не просто... мелкие волнения?
Сепайлов покачал головой. Череп его имел странную форму — приплюснутый сверху, он напоминал седло.
— Погибли люди, генерал. Группа монголов, примерно девяносто человек, атаковала отряд из гарнизона Улиассутая. Отряду пришлось отразить атаку.
