5
Дождь так и не перестал идти в тот день. На улицах нескончаемый ливень превратил земную твердь в воду, качающуюся, как в колыбели, в странном тусклом свете. Сточные канавы пожирнели и разбухли, забитые мусором. Под свинцово-серыми тротуарами вибрировали канализационные стоки, наполненные полым, истерзанным гулом.
Анжелина сопровождала Рубена Абрамса в морг больницы Кингз Каунти Хоспитал. Он хотел, чтобы она официально опознала тело Рика. Они остановились у входа в травматологическое отделение, вышли из машины и зашагали под косым дождем к моргу. Морг находился справа от них, вверх по короткой лестнице.
Ничто не напоминало здесь о смерти, в нос не ударял тяжелый запах формальдегида – обычный холл в обрамлении дверей в кабинеты. Рубен пропустил Анжелину в дверь налево, на которой висела табличка «Главный эксперт судебной медицины». На глаза ей попалась надпись: «Опознание тел с 9.00 до 16.00». Анжелина спросила себя, что происходило с теми, кто умирал в нерабочее время.
На двери слева было написано: «Вход только для сотрудников отдела по расследованию убийств, полиция Бруклина». На стенах висели плакаты, предлагавшие советы тем, кто только что понес тяжелую утрату. На низком деревянном столике лежали листки и буклеты. Другая дверь, ведущая в один из кабинетов, открылась, и оттуда вышел клерк, который буднично, словно со старым знакомым, поздоровался с Абрамсом: было очевидно, что им уже не раз доводилось работать вместе. Он повернулся и посмотрел на Анжелину, маленький человек в очках с печальными глазами.
– Миссис Хаммел?
Она кивнула. Клерк смотрел на нее застывшим взглядом.
– Будьте добры, пройдите в мой кабинет.
Сердце Анжелины часто билось, подстегиваемое стерильностью окружающей обстановки, полным отсутствием в воздухе настоящей смерти. Эта атмосфера вежливой обходительности была слишком разреженной, Анжелина чувствовала, что задыхается в ней.
У заваленного бумагами стола ей предложили расписаться в журнале, затем попросили предъявить удостоверение личности. Клерк заполнил лист, озаглавленный «Личное опознание тела», – три копии: одну для подшивки к делу, вторую для бюро, занимавшегося поиском пропавших лиц, в городском управлении полиции Нью-Йорка, третью для окружного прокурора. Она никогда не думала, что смерть может настолько усложняться.
– Миссис Хаммел, – сказал клерк, – я покажу вам фотографию человека, чье тело было обнаружено сегодня утром в парке Форт-Грина. Не спешите. Если вы сможете с полной уверенностью сказать нам, что это действительно ваш муж, вам тогда нужно будет просто поставить свою подпись на этом бланке. Вот и все формальности.
Она покачала головой.
– Никаких фотографий, – сказала она. Ее голос звучал твердо, хотя сердце трепетало. – Я хочу его видеть.
– Миссис Хаммел, я не рекомендую...
Лейтенант положил руку ему на плечо. Клерк вздохнул:
– Очень хорошо. Внизу у нас есть комната с окном, через которое вы можете осмотреть останки. Я попрошу подготовить тело.
Пять долгих минут спустя они были готовы. Клерк проводил Анжелину в смотровую. Когда она села, он отодвинул занавеску в сторону. За узким окном, в крошечной, облицованной белым кафелем комнате, в холодном свете ламп, которые задумчиво гудели и помаргивали, половина ее жизни лежала обнаженной на каменной плите.
Кто-то круто зачесал Рику волосы назад ото лба. На висках были видны следы перхоти. Подбородок потемнел от небритой щетины. Торс накрыли жесткой белой простыней, под голову положили резиновую подушку. Даже с закрытыми глазами он выглядел как человек, которому неудобно. Его губы были изрезаны и разбиты там, где убийца пытался вырезать язык. На одной щеке нож оставил рваный шрам, его края разошлись, но крови не было.
Он был бледен, и он изменился, но это все равно был Рик: тот старый Рик, которого она любила когда-то, так давно, что об этом было больно вспоминать, и Рик последних лет, к которому она утратила всякие чувства. Теперь это не имело значения, никакого значения совершенно. Она один раз кивнула головой и направилась к двери.
Абрамс взял ее под локоть и проводил к кабинетам наверху. Она тяжело оперлась на него. Руки и ноги стали как будто жидкими. Человек с печальными глазами попросил ее подписать протокол опознания, отметив нужное место грязным ногтем. Впервые со времени своего медового месяца Анжелина сознавала, что фамилия, которой она пользуется, принадлежит другому человеку. Когда чиновник наклонился вперед, чтобы забрать бумаги, она заметила на тыльной стороне его правой руки вытатуированное слово «Бог», а на левой – «Иисус». Он вышел из-за своего стола и пожал ей руку, бормоча выхолощенные соболезнования выхолощенным голосом. Она обратила внимание, что у него плохо пахнет изо рта.
У двери он снова взял ее за руку и вложил что-то в ладонь – сложенный кусочек бумаги. Выйдя в холл, Анжелина развернула его. Это оказалась маленькая брошюрка, густые фиолетовые чернила на розовой бумаге. «Вечная жизнь с Господом Иисусом». Она скомкала ее и швырнула на голый линолеум, покрывавший пол.
– Ему разрешают это делать? – спросила она. Она чувствовала ту злость, которая лишена всякого смысла и причиняет боль, потому что не имеет ни цели, ни выхода.
Абрамс пожал плечами:
– Вреда от этого нет.
– Но если вы...
– Я не думаю об этом, – резко ответил он. Он взял ее за руку и вывел на улицу. Дождь все еще шел.
Она не захотела ехать в другой бар. Они остались в «форде» и покатили в молчании вдоль качающихся, залитых дождем улиц, как парочка беспечных влюбленных, которым негде приземлиться и которые пережидают непогоду в машине. Он думал о ее улыбке в баре, когда он сообщил ей, что ее мужа нашли в парке с перерезанным горлом и вырванным языком. Она выглядела усталой: он был готов принять это в качестве объяснения.
Наступили сумерки, тихие и тусклые. Дождь по-прежнему сыпал с небес, холодный, окрашенный разбухшими от воды голубыми и золотистыми огнями. Он низвергался мерным водопадом на сияющие небоскребы центрального Манхэттена, на бары, театры и модные галереи с серыми стенами, на стекло и мрамор, плексиглас и бронзу, ложь, позы и выхолощенные подобия настоящих вещей. Он бездумно падал на темные дома Гарлема, на обозленно торчащие вавилонские башни Бруклина и южного Бронкса, на жилые новостройки и железные дороги, на дерево, ржавчину, битое стекло, на новую ложь, новые позы, новые подобия.
Они беспокойно ехали по сверкающим, как столовое серебро, улицам, на которых не было видно ни одного человека. Дождь и огни изо всех сил пытались сотворить нечто волшебное из грязи и убожества, но ничто не могло рассеять сгустившуюся здесь тьму. Их мир был грубой, жестокой реальностью, которую ни одна волшебная палочка не могла превратить в сказочную страну. Дождь барабанил по металлической крыше машины и струился по запотевшему ветровому стеклу.
– Вы не знаете, кто мог бы убить его? – спросил Абрамс. Он смотрел прямо вперед, чтобы не смотреть на нее.
Она ответила не сразу, наблюдая, как капли дождя падают на стекло и исчезают. Что мог полицейский-еврей понять в причинах смерти Рика?
– Нет, – сказала она. – Я не знаю никого, кто ненавидел бы его настолько сильно.
– Вы полагаете, что это было сделано из ненависти?
– Нет. Я же сказала вам, вряд ли кто-то ненавидел его настолько сильно. Должно быть, он наткнулся на кого-то, на какого-нибудь сумасшедшего.
