– Не совсем. Есть еще кое-что. Буржоли и Белами высадились на берег вместе с рабами, где-то на севере Гаити. Говорят, что Буржоли заставил их убить Белами, когда лоцман перестал быть им полезен. Я не знаю, какую историю Буржоли сочинил, чтобы объяснить, как ему удалось спастись, но вскоре после этого он вернулся на Маленькую Ривьеру и продолжал заниматься своим обычным делом.
Однако он продолжал поддерживать сношения с кем-то из рабов, прибывших из Тали-Ниангары. Со временем они поняли, что город не придет к ним на помощь, что им уже никогда не вернуться в Африку. В течение нескольких лет Буржоли удалось найти в своем поместье места для каждого из них. Он подделал бумаги, указывавшие на их происхождение. Корабль, на котором они приплыли, бесследно пропал. На Маленькой Ривьере с ними со всеми хорошо обращались. Буржоли подыскал им жен среди конголезских рабынь, которых привозили в Кап-Франсэ. Они осели и обзавелись семьями, включая жрецов. Жрецы не должны были соблюдать целибата.
– Зачем? Зачем Буржоли делал все это? Он же сам был работорговцем, как ты сказала. Агентом французского работоргового дома.
Анжелина кивнула.
– Он жаждал знания, – прошептала она.
– Знания? Знания чего?
– Всего, чему боги Тали-Ниангары научили своих жрецов. Заклинания, молитвы, слова, имеющие чудодейственную силу. Видишь ли, Буржоли хотел стать волшебником. Он и раньше изучал в Европе африканское искусство. Но к сорока годам так и не преуспел в этом. В Африке он услышал легенды о Тали- Ниангаре, Мадинат аль-Суххар. С помощью людей, которых он освободил, он надеялся обрести ответы на все свои накопившиеся вопросы, надеялся получить доступ к древнейшим таинствам.
Он считал, что Тали-Ниангара получила свои знания из Египта, источника всей мудрости. Он был типичным французом своего времени. В то время парижские философы считали, что Египет был
Она замолчала. Рубен посмотрел на нее.
– Он получил, что хотел? – спросил он.
Она подняла лицо. Ее глаза напоминали два белых опала, недвижимые и водянисто-бледные.
– Да, – ответила она. – Ему дали знание. Знание и могущество. И надежду на бессмертие.
24
Рубен встал и подошел к окну, намереваясь отодвинуть портьеры. Он выглянул на измученную дождем улицу. Необъяснимым образом опавшие листья лежали сухие и хрупкие под омытым колпаком натриевой лампы уличного фонаря. Обрывки голоса Анжелины лежали на поверхности тишины, как сорванная роза на воде – рассыпавшиеся лепестки медленно плыли, уносимые темным истерзанным течением. В его голове начала выстраиваться некая смутная последовательность, пока еще только-только зародившаяся, ненаправленная, ее темные края освещались то вспыхивавшим, то потухавшим рассветом неосознанного еще прозрения.
– Я не понимаю, – сказал он. – Все это произошло в восемнадцатом веке. Мы живем в 1990 году.
Она подняла глаза – насмешливый взгляд – и еще плотнее обвила себя руками.
– Так ли? – спросила она.
– Здесь это так, – ответил он. – В этой комнате – так. – Он взглянул на календарь на стене – сетка дней и недель, прочно привязанная к «здесь и сейчас».
– А снаружи? – настойчиво продолжала она. – Время могло бы быть любым. Годы и даты не имеют значения для этих людей. У них не было календарей до появления кораблей работорговцев. Для них все едино: прошлое, настоящее, будущее – все это одна вещь, одно вещество.
– Что это за люди? Ты уже говорила о каких-то «опасных людях». Что ты имела в виду? – Он повернулся спиной к окну, к ночи.
– Примерно год назад, – рассказала она, – кто-то позвонил Рику. Он не сказал мне, кто это был, не сразу. Но он был испуган, с самого начала он был испуган.
Он писал разным людям, беседовал с людьми на протяжении пяти с лишним лет, и ничего никогда не происходило. Библиотекари, антиквары, другие ученые, знатоки африканской и французской колониальной истории, исследователи
Анжелина перевела дыхание. Ее руки дрожали.
– Прежде чем ему пришлось покинуть Гаити, – продолжала она, – Буржоли основал религию. Он назвал ее
Он выстроил его отчасти по образцу европейских магических орденов, отчасти по образцу тайных африканских обществ, вроде Базинго. Орден исповедовал смесь западного оккультизма и африканского ведовства. И он предрекал воскрешение всего умершего, когда истинный царь вернется, чтобы воссесть на троне Тали-Ниангары. Ночь Седьмой Тьмы.
Необъяснимое выражение легло на лицо Анжелины. Рубен не мог вполне определить, что это было: мечтание, страх, воспоминание или все три вместе. Мгновение спустя оно исчезло. Она вернулась к своему рассказу:
– Его первыми последователями были его собственные рабы. Они обратили других. А он обратил большинство своих родственников и нескольких друзей на Гаити и во Франции. Когда произошла революция и белых прогнали с Гаити, братство возглавили жрецы Тали-Ниангары. Оно до сих пор существует. Оно до сих пор могущественно.
– И они здесь, ты говоришь? Здесь, в Нью-Йорке?
– У них есть здесь свои члены. Не гаитяне – американцы. Существуют отделения Ордена во Франции и в ряде бывших французских колоний в Африке. Может быть, еще где-то, я не знаю.
Она крепко сжала ладони, чтобы они перестали дрожать. Собственный голос казался ей грубым, трудноуправляемым.
– Они пришли к Рику, – сказала она, – и предложили ему отказаться от дальнейших исследований. Он был напуган, но не настолько, чтобы бросить что-то, имевшее для него такое большое значение. Он лишь прекратил делать то, что делал в тот момент, и изменил направление своих исследователей. То, что он обнаружил впоследствии, напугало его уже по-настоящему.
Она опять поежилась, на этот раз более заметно.
– Тебе холодно?
Она покачала головой:
– Дай мне закончить. Рик навел справки. Он попросил одного из своих студентов-выпускников помочь ему – человека, которого вы нашли в нашей квартире, Филиуса Нарсиса. После революции на Гаити Буржоли поселился в Соединенных Штатах. Он прибыл во Флориду, откуда перебрался на север до Новой Англии, где довольно долго жил в Нантакете. Похоже, там случилось что-то неприятное, и ему пришлось бежать.
Рубен с любопытством посмотрел на нее. Он вдруг вспомнил книгу, которую нашел в подземной комнате:
