Ночь Седьмой тьмы

Он объяснил ей все как мог подробнее. Анжелина напряженно слушала его, наблюдая, как солнце путешествует по двору и крошечные пичужки снуют туда-сюда в кронах высоких, изящных деревьев. Когда он закончил, она некоторое время молчала, ее лицо было ничего не выражавшей маской. Солнце коснулось ее. Его пальцы дотронулись до ее руки и снова отодвинулись.

– Берегись Макса, – сказала она наконец. – Он станет смотреть и ждать и заставит тебя думать, что поводок у тебя длинный-длинный. Но в конце он причинит тебе боль. И убьет тебя, если ему так захочется.

Ее шоколад остыл. Крошки от круасана лежали у нее на коленях, как золотой песок. Она вздрогнула всем телом и потом долгое время сидела молча.

Трущобы были ужаснее всего, что Рубен мог себе вообразить. Анжелина настояла, чтобы водитель повез их этой дорогой, она хотела, чтобы Рубен увидел их, хотела, чтобы он воспринял Гаити целиком. Это было то, что ее с детства приучали избегать, то, что ее брат Макс не жалея сил старался увековечить.

Первое, что заметил Рубен, это жара, второе – вонь. Люди жили здесь, как собаки, как низкие твари, в своих собственных испражнениях, в мире гниющего мусора, открытых выгребных ям, рядом с разлагающимися тушами животных. Их дома были сделаны из картонных коробок, полиэтиленовых мешков, кусков жести. Их хватало на ночь, на две ночи, иногда на целую неделю, а потом приходили дожди и прибивали их к земле, или сильный ветер налетал с моря и разметал их в клочья, или начинался пожар и сжигал их дотла. Город лачуг весь состоял из ветра и воздуха, он постоянно двигался, разрастался, рушился, соединялся, перестраивался.

Вчерашняя гроза произвела здесь страшные разрушения. Люди сновали во все стороны в жидкой грязи и вонючих отбросах, собирая обрывки мешковины, джутовой и нейлоновой, жестяные банки, сломанные палки. Бруклин был бедой. Гибсон-стрит была бедой. Но в сравнении с этим жизнь там была роскошью. Рубен поднял окно в машине, отгородившись от вони и звуков. Но он не мог отгородиться от лиц.

Они въехали в город, пробираясь через узкие улочки, забитые автомобилями, мап- мапами,вьючными животными и двухколесными колясками, которые тащили за собой натужно, с присвистом дышавшие мужчины и узкогрудые мальчики, – отчаянный взрыв мелькающих ног и колес, где только одно имело значение – продвигаться вперед, не теряя скорости. Рубен почти всю дорогу держал глаза закрытыми. Анжелина направила водителя в тихую улочку рядом с католическим собором, совсем рядом с улицей Бон-Фуа. Было похоже, что улочка не имела своего имени. Анжелина, говоря о ней, не назвала его.

Они остановились у двухэтажного деревянного дома, окрашенного в яркий розовый цвет, с голубыми ставнями. Стертые ступени вели наверх к стеклянной двери. Анжелина поднялась по ним и позвонила, дернув за шнурок, пока Рубен ждал внизу с чемоданами. Люди проходили мимо, разглядывая его без всякого стеснения. Стайка ребятишек храбро крикнула: 'Allo, blanc![36]' – и с хохотом бросилась врассыпную. За дверью раздались шаги. Юная девушка приоткрыла дверь и выглянула наружу. Анжелина шепотом сказала ей несколько слов, и та исчезла.

Через несколько секунд дверной проем заполнило буйство шума и цвета. Анжелина исчезла в объятиях огромной женщины, которая словно вся состояла из бесчисленных метров хлопчатобумажной ткани ярчайших расцветок. Женщины обнялись, отстранились, чтобы взглянуть друг на друга, и обнялись снова, И тут Анжелина вдруг безудержно разрыдалась, прижавшись к огромной груди второй женщины как исстрадавшееся дитя.

Все еще плачущую, Анжелину увели в дом, оставив Рубена со всем багажом внизу ступеней. Дверь осталась широко распахнутой. Он подождал еще с минуту. Потом просто поднял чемоданы и занес их внутрь.

Найти Анжелину было не трудно. Ее отвели в глубину дома, в просторную кухню, остро пахнущую травами и пряностями, где она села на низкий стул с прямой спинкой в окружении огромной женщины и тесной кучки других, менее дородных. Рубена никто просто не замечал.

Мало-помалу Анжелина успокоилась. Одна женщина принесла бутылку клэрена,другая затянула песню низким голосом. Наконец Анжелина подняла глаза и увидела Рубена, смущенно стоявшего в дверях, страдающего от жары и чувства неловкости. Она улыбнулась и махнула ему рукой, подзывая к себе:

– Рубен, прости меня, это было очень грубо с моей стороны. Позволь мне представить тебя. – Она встала и взяла руку огромной женщины в свою. – Рубен, это Мама Вижина. Вижина – мамбо,то, что ты назвал бы жрицей вуду. Приезжая на Гаити, мы с Риком всегда останавливались здесь. Она научила его всему, что он знал о водун,посвятила его во все mysteres[37]. Я только что сообщила ей, что он умер. Вижина любила Рика. Она была одной из немногих, кому он нравился. Я думаю, она понимала его. Или еще что-нибудь.

Вижине было, прикинул Рубен, лет пятьдесят пять, может быть чуть больше. Ее тело было триумфом плоти, спрятанное в просторном хлопчатобумажном платье с абстрактным узором из ярких, ликующих красок. На голове она носила платок из той же ткани, повязанной традиционным способом. Между платьем и платком простиралось лицо.

Рубен почувствовал, что не в состоянии отвернуться от ее лица, оторвать свои глаза от ее глаз. Это было вполне обыкновенное лицо, поднятое какой-то внутренней алхимией на новый уровень. Или, возможно, наоборот: необыкновенное лицо, чья необыкновенность была приглушена, опущена на несколько тонов, чтобы простые смертные могли воспринимать его. Чем больше он смотрел, тем меньше понимал. Он чувствовал глубочайшее спокойствие ума и души и одновременно с этим гнев; разнузданную страсть рука об руку с абсолютной чистотой; прозорливость и слепоту, гордость и смирение, старость и детство – массу противоречий и вместе с тем полное их отсутствие. Наконец он посмотрел в сторону, словно его отпустили, и встретился взглядом с Анжелиной.

– Ты увидишь, – сказала она. – Увидишь. Рик поначалу тоже не понял.

Анжелина отвернулась и тихо заговорила с Вижиной на креольском. Рубен расслышал свое имя и один раз, как ему показалось, имя Макса Беллегарда. Его представили другим женщинам. Ни одна из них не говорила по-английски.

–Это Локади, – сказала Анжелина, подталкивая вперед девушку в белом, которая открыла им дверь. На вид ей было лет шестнадцать, милая, но застенчивая. – Локади – унси,одна из учениц Вижины. Она будет присматривать за нами. Мне сказали, что она немного говорит по-французски, она поймет, если ты будешь говорить медленно.

Полчаса спустя принесли еду: немного жареных бананов, красную фасоль, кабачок, много риса. За обедом Рубен наблюдал за Анжелиной. После встречи с Мамой Вижиной она снова изменилась. Избалованное дитя Петонвиля исчезло, его место заняла женщина, совершенно свободно чувствовавшая себя в этой гораздо более скромной обстановке. Она ела оловянной ложкой, деля тарелку с двумя другими женщинами без тени смущения, беззаботная, счастливая. Рубен спросил себя, кто же она на самом деле.

После того как убрали посуду, Анжелина объяснила, что ей нужно побыть наедине с Мамой Вижиной.

– А ты, Рубен? Чем бы тебе хотелось заняться?

– Наверное, мне следует зайти к Хуперам, посмотреть, как там Дуг. Это далеко отсюда? Может, мне вызвать такси?

Анжелина улыбнулась:

– Здесь не Нью-Йорк. У Вижины нет телефона. Локади проводит тебя. Это недалеко. Не волнуйся, ты в полной безопасности. Там, за дверью, не Гарлем. То, что ты белый, не грозит тебе никакой опасностью.

При упоминании об опасности Рубен нахмурился:

– Я не волнуюсь насчет улицы. А как насчет этого места? Беллегард знает о нем?

– Макс знает обо всех местах. Бесполезно пытаться спрятаться от него. Забудь о нем. Есть другие