возможного счастья. Я знаю лучше, чем кто либо, что Верочка ни с Андреем, ни без него быть счастлива в нашем обычном житейском смысле слова уже не сможет и тот самый монастырь, о котором шутил тогда Андрей, был бы для нее сейчас наилучшим выходом, хотя и этот выход недоступен для нее. И поскольку говорилось тогда между нами и о том, что тайный этот брак до тех пор только имеет силу свою и значение, покуда сохраняется в тайне, то вот я и хочу сейчас раскрыть эту тайну и тем самым вместо несчастной подруги своей освободить Андрея от данного им когда-то перед алтарем слова:

3

Исповедь Нины занимала тринадцать страниц, напечатанных на лазерном принтере. Шрифт Times New Roman, кегль 14. Страницы пронумерованы, так что не нужно было их считать. Дочитав страницу, я возвращал ее Нине, и она передавала мне следующую. Я читал внимательно, не спеша, не пропуская ни слова, хотя сразу понял, что разгадка спрятана в самом конце, а все, что предшествует разгадке, написано не для Игоря Степановича, а для меня. И только для меня представляет интерес.

Но я читал внимательно, вдумчиво. Я не просто читал: я анализировал текст. Искал следы обмана, подтасовки, предвзятого толкования тех или иных фактов. Искал — и не находил. Все написанное Ниной соответствовало действительности. И ее мысли, ее чувства, ее представления — все было не придумано ею, а написано в порыве все сметающей откровенности. И тот заключительный пассаж, где раскрывалась тайна Андрея и Веры, был написан точно так же, с той же неподдельной экспрессией — и это убедило бы меня в его достоверности даже в том случае, если бы я сам не знал правды.

Другое дело (тут Нина права), что я не мог бы поручиться, что раскрытая Ниной (и известная мне) тайна — именно та, которая препятствовала Андрею жениться на Ирине Аркадьевне. Могли же у него быть и другие причины, о которых мы с Ниной не знали. Но то, что существовал тайный брак Андрея и Веры, то, что они были обвенчаны тайно покойным о. Александром, а мы с Борей были шаферами и держали венцы, — это я знал в точности. А в то, что оба они способны назло всему свету хранить друг другу верность перед лицом Бога (мы, живые свидетели, не в счет), — в это я свято верил.

— Дочитал? — спросила Нина.

— Да.

— Давай сюда страницу.

Я молча отдал ей последнюю страницу, которую, задумавшись, продолжал держать в руке.

— Ты узнал то, что хотел?

— Да.

— Все правильно написано?

— Да. За исключением мелочи. — Я расстегнул рубашку, оттянул ворот футболки. — Крестик я, к сожалению, потерял. А на цепочке, как видишь, ношу пулю, которой меня чуть не убили.

— Ну не убили ведь. Так что плати.

На этот раз я не просил Нину отвернуться. Не было на мне портативного диктофона, и на животе моей телохранительницы его тоже не было. Вместо диктофона у нее под одеждой спрятан был небольшой, но достаточно мощный передатчик, так что охранники господина Горталова прослушивали нас в режиме реального времени. И записывали на пленку, чтобы в случае прокола начальство могло разобраться, кто виноват. Хотя в любом случае виноватым буду я. Но пока что не было у меня такого ощущения, что меня в чем-то можно обвинить. И расстегивая рубашку, и задирая футболку, чтобы достать из пояса деньги, я не ждал, что из соседней комнаты на нас сейчас набросятся сообщницы Нины, вооруженные револьверами и обрезами лесбиянки. Прежде чем мы уселись за стол переговоров, моя телохранительница попросила у Нины разрешения осмотреть квартиру и произвела осмотр на редкость тщательно.

Итак, я расстегнул рубашку, задрал футболку и начал расстегивать один за другим клапаны кармашков специального пояса и доставать из каждого кармашка одинаковые пачки: сто купюр по сто долларов в каждой пачке, десять кармашков — десять пачек, итого, как и было договорено, сто тысяч долларов. Вместе с той, что Нина уже получила от меня, — сто десять. Некоторое время в комнате слышен был только треск «липучек» клапанов. И еще дыхание трех человек, внимательно наблюдавших за процессом. Выданный мне на всякий случай пистолет закреплен был на этом же поясе в специальной кобуре. Нина не могла его не увидеть, но промолчала.

— Спасибо, — сказала она, когда я выложил перед ней последнюю пачку.

— И тебе тоже спасибо большое!

— За что?

— За то, что не запросила двести или триста тысяч. И за то, что не потребовала плату в рублях. Представляю, каково бы мне было с тремя миллионами на пузе:

Наверное, опытный аналитик, прослушивая запись, установит, что тон, каким я произнес свою шутку, был слишком уж беззаботным, а наш общий смех слишком жизнерадостным и продолжительным для такого непритязательного юмора, но нам троим некогда было анализировать эмоции друг друга. Мы просто смеялись, мы радовались тому, что все благополучно кончилось и можно наконец посмеяться, пожать друг другу на прощание руки и разойтись:

Но тут вдруг двоим из нас стало не до веселья.

Получив деньги и проверив наугад две-три пачки, Нина одним загребающим движением руки сбросила их в заранее открытый ящик стола, взяла левой рукой только что прочитанные мною листки, а правой — зажигалку, вспыхнул небольшой голубоватый огонек, пожелтела и обуглилась бумага — и вот уже исповедь лесбиянки догорает в специально приготовленной, как я теперь понял, большой хрустальной вазе.

Я раскрыл рот, тщетно пытаясь что-то сказать, краем глаза при этом заметил движение Наташи — рука ее потянулась к поясу, где спрятан пистолет, а Нина, как ни в чем не бывало, поднесла к губам указательный палец, призывая нас хранить молчание.

— Вот, — достала она из того же ящика сколотые степлером два листка бумаги. — Здесь есть все, что тебе нужно.

Еще не придя в себя после пережитого только что потрясения, я дрожащей рукой взял драгоценные (по $ 55 000 каждый) листки. Просмотрел. Облегченно вздохнул. Можно сказать: дважды облегченно. Потому что на этих листках было написано практически слово в слово то, что касается Натальи Васильевны и ее призыва к нам быть не такими, как все, и ставшего следствием этого призыва тайного венчания Андрея и Веры, но ни слова не было о нашем с Борей участии в венчании. Зато была некоторая дополнительная информация, которой не было в первом варианте и которая могла мне пригодиться.

— Ты доволен? — улыбнулась Нина.

— Вполне, — улыбнулся ответно я.

И вот теперь мы действительно попрощались с Ниной, пожали друг другу руки, пожелали удачи — и ушли из ее квартиры и из ее жизни. Что-то мне подсказывало, что ушли навсегда.

— Домой? — спросила Наташа, поворачивая ключ в замке зажигания.

— Не совсем.

— Я имела в виду — в контору:

— Я понял. Конечно, мы поедем в контору, это само собой. Но сначала заедем еще в одно место. Это по дороге.

— И что же это за место такое?

— Сумасшедший дом.

4

Вообще-то так в просторечии только говорится: «Сумасшедший дом». А на самом деле это заведение называется «психиатрическая лечебница». Остановка транспорта — «Психлечебница». Уютное местечко, зеленый тенистый парк, где прогуливаются в пижамах и больничных халатах скорбные умом, вдали за деревьями просвечивает старинной постройки здание красного кирпича.

Приятное место, вызывающее тем не менее у меня довольно неприятные ассоциации. Когда-то давно мой друг Андрей Обручев лечился здесь от алкоголизма (еще одна тайна, о которой даже Нина не знает), а я был столь небрежен и суетен, что не удосужился его навестить. Рациональное оправдание этому у меня было: Андрей, повторяю, лечился от алкоголизма, был лишен спиртного добрыми врачами, а мне, если бы я надумал к нему явиться, пришлось бы прихватить с собой бутылку. Явиться без бутылки — смертельно обидеть друга. Явиться с бутылкой — заведомо ему навредить. До сих пор я время от времени пытаюсь

Вы читаете Жизнь ни о чем
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату