— Но до того, как я приехал, с тобой все было в порядке, так ведь?
— Да… но теперь мама тоже уезжает. Отец, наверное, вообще перестанет меня кормить.
— Что за вздор!
— Возьми меня с собой, Кристоф. Давай я стану твоим слугой. Я могу быть очень полезным, ты знаешь. Я мог бы готовить тебе, и чинить твою одежду, и открывать дверь твоим ученикам… — Глаза у Отто загорелись, когда он представил себя в новой роли. — Я бы носил короткую белую куртку, а лучше — голубой с серебряными пуговицами пиджак.
— Боюсь, что ты — роскошь, которую я не могу себе позволить.
— Но, Кристоф, я, естественно, не прошу никакой платы. — Отто остановился, почувствовав, что это предложение было чересчур щедрым.
— Разве что, — добавил он осторожно, — одну или две марки на танцы, иногда.
— Мне очень жаль.
Нас прервал приход фрау Новак. Она рано вернулась домой, чтобы приготовить для меня прощальный ужин. Она притащила целую авоську всякой всячины и очень устала, пока волокла ее. Вздохнув, она закрыла за собой дверь и тотчас же начала суетиться, уже взвинченная, на грани взрыва.
— Отто, почему печка погасла? После того как я специально просила проследить за нею! О Боже мой, почему нельзя ни на кого ни в чем положиться в этом доме?
— Извини, мама, — сказал Отто. — Я забыл.
— Конечно, забыл! Разве ты что-нибудь когда-нибудь помнишь? Забыл! — закричала на него фрау Новак, черты ее сморщились в одну острую маленькую гримасу ярости. — Я надрываюсь от работы, скоро в могилу слягу из-за тебя — и вот благодарность. Когда я уеду, надеюсь, твой отец выкинет тебя на улицу. Посмотрим, как тебе это понравится! Ты — здоровый, ленивый, неуклюжий остолоп! Убирайся вон!
— Хорошо! Кристоф, слышишь, что она говорит? — Отто повернулся ко мне, лицо его конвульсивно дернулось от ярости, в этот момент сходство между ними было разительным, казалось, они оба одержимы бесами. — Она об этом еще пожалеет! — Он повернулся и бросился в спальню, хлопнув дверью. Фрау Новак тотчас повернулась к плите и принялась вытаскивать еще не потухшие угли. Она вся дрожала и отчаянно кашляла. Я помог ей, подав дрова и куски угля, она взяла их слепо, не взглянув и не сказав ни слова. Почувствовав, как обычно, что я только мешаю, я пошел в гостиную и тупо встал у окна, мечтая поскорее исчезнуть отсюда. С меня довольно. На подоконнике лежал огрызок карандаша. Я взял его и нарисовал маленький кружок, подумав про себя: «Я оставил свой след». Тут я вспомнил, как несколько лет назад я сделал то же самое, перед тем как уехал из пансиона в Северном Уэльсе. В спальне было тихо. Я решил встретить гнев Отто с открытым забралом. Мне еще предстояло упаковать чемодан.
Когда я открыл дверь, Отто сидел на постели, словно загипнотизированный. Он глядел на глубокую рану на левом запястье, из которой сочилась кровь, падая ему на ладонь, и крупными каплями стекала на пол. В правой руке, между мизинцем и безымянным пальцем, он держал безопасную бритву. Он не сопротивлялся, когда я выхватил ее. Рана была пустяковой, я перевязал ее носовым платком. Отто, казалось, на мгновенье потерял сознание и повалился мне на плечо.
— Зачем ты это сделал?
— Я хотел показать ей, — сказал Отто. Он был очень бледен. Очевидно, он сам дико испугался. — Не надо было останавливать меня, Кристоф.
— Ты маленький идиот, — сказал я сердито. Он и меня напугал. — Однажды ты действительно покалечишься — по ошибке.
Отто посмотрел на меня долгим, укоряющим взглядом. Его глаза медленно наполнились слезами.
— Какое это имеет значение, Кристоф? Я ни на что не гожусь… Как ты думаешь, что со мной будет, когда я вырасту?
— Пойдешь работать.
— Работать…
От одной мысли об этом Отто разрыдался. Истерично всхлипывая, он провел тыльной стороной ладони по носу. Я вытащил платок из кармана.
— Вот. Возьми.
— Спасибо, Кристоф. — С трагическим видом он вытер глаза и высморкался. Но что-то в платке привлекло его внимание. Он начал разглядывать его, сначала безучастно, потом с нескрываемым интересом. — Послушай, Кристоф, — воскликнул он возмущенно, — ведь это же мой платок!
Однажды вечером, через несколько дней после Рождества, я снова пришел на Вассерторштрассе. Уже горели фонари, когда я свернул в подворотню и пошел по длинной мокрой улице. Кое-где попадались комья грязного снега. В подвальчиках располагались лавки, изредка вспыхивал слабый желтоватый свет. Под ярким газовым освещением калека продавал овощи и фрукты с ручной тележки. Компания молодых людей с холодными лицами стояла и глядела, как двое дерутся у выхода; какая-то девчонка возбужденно вскрикнула, когда один из них споткнулся и упал. Пересекая грязный тротуар, вдыхая влажный знакомый запах гнили, идущий от многоквартирных домов, я думал: «Неужели я действительно когда-то здесь жил?» Сейчас, располагая удобной комнатой в западной части города и великолепной новой работой, я стал чужим в этих трущобах.
На лестнице перегорел свет. Царила кромешная тьма. Но я пробрался наверх без особого труда и постучал в дверь. Пришлось стучать изо всех сил — судя по крику, пению и взрывам хохота, вечер был в полном разгаре.
— Кто там? — заорал герр Новак.
— Кристоф.
— Ага. Кристоф! Anglais! Englisch man! Заходите! Заходите!
Дверь распахнулась настежь. Герр Новак нетвердо стоял на пороге, встречая меня с распростертыми объятиями. Позади вырисовывалась фигура Греты, она тряслась, как желе, и смеялась до слез, которые катились у нее по щекам. Больше никого не было видно.
— Старина Кристоф! — закричал герр Новак, хлопнув меня по спине. — Я говорил Грете: «Я знаю, что он придет. Кристоф не покинет нас».
С широким комическим жестом гостеприимства он яростно втолкнул меня в столовую. В квартире все было вверх дном. Одежда кучей валялась на постели, на другой лежали чашки, блюдца, туфли, ножи и вилки. На буфете стояла сковородка, до краев полная застывшим жиром. Комнату освещали три свечи, воткнутые в пустые бутылки из-под пива;
— Весь свет вырубили, — объяснил герр Новак, небрежно махнув рукой, — по счету не заплатили… Конечно, заплатим когда-нибудь. Не обращайте внимания — так лучше, правда ведь? Грета, давай зажжем рождественскую елку.
Такой маленькой елки я в жизни не видел. Она была настолько крошечной и щуплой, что на ней могла держаться всего одна свеча, на самом верху. Ее украсили полоской мишуры. Герр Новак уронил на пол несколько горящих спичек, прежде чем смог зажечь свечу. Скатерть чуть не вспыхнула, если бы я не затоптал их.
— А где Лотар и Отто? — спросил я.
— Не знаю. Где-нибудь поблизости… Они теперь не часто показываются у нас — им тут не по душе. Все равно, нам и без них совсем неплохо, правда, Грета?
Герр Новак проделал несколько движений со слоновой грацией и запел:
— О Танненбаум, о Танненбаум. Эй, Кристоф, теперь давайте с нами вместе!
Когда все это кончилось, я выложил свои подарки: сигары для герра Новака, шоколадки и заводную мышь для Греты. Герр Новак достал из-под кровати бутылку пива. После долгих поисков очков, которые в конце концов оказались висящими на кране в кухне, он прочел мне письмо от фрау Новак из санатория. Каждую фразу он повторял три или четыре раза, увяз в середине, чертыхался, раздувал ноздри, ковырял в ушах. Я с трудом разбирал слова. Затем они с Гретой начали играть с заводной мышкой, пускали ее по столу, вскрикивая и рыча, когда она приближалась к краю. Мышь имела такой успех, что мне вскоре удалось уйти без лишней суеты.
— Прощайте, Кристоф. Приходите еще, — сказал герр Новак и тотчас повернулся к столу. Они с Гретой склонились над ним с жадностью азартных игроков, а я пошел прочь.
