«Ладно, — сказал я ему так же молча, едва заметно пожав плечами. — Как знаете. Это ваши дела».
И, с неясным чувством обиды, я встал и вышел из холла; этот молчаливый тет-а-тет начал действовать мне на нервы.
За ужином как Куно, так и г-н Ван Хорн были — каждый на свой лад — в весьма приподнятом состоянии духа. Пит тосковал. Может быть, ему, так же, кстати, как и мне, было неудобно в непривычно жесткой сбруе вечернего костюма. Если так, то во мне он вызывал самое искреннее чувство симпатии. Дядюшка время от времени проходился на его счет — по его молчаливости и так далее, — а я размышлял о том, какое это, должно быть, малоприятное занятие — путешествовать вдвоем с г-ном Ван Хорном.
Мы уже почти покончили с ужином, когда в столовой появились Марго и его спутница. Заметил я их сразу, поскольку с тех самых пор, как мы сели за стол, подсознательно следил за дверью. Марго был во фраке и с цветком в петлице. На девушке было великолепное платье из какого-то переливчатого материала, похожее на серебряную кольчугу. Они прошествовали по длинному проходу между столиками, сопровождаемые взглядами оторвавшихся от ужина постояльцев.
— Глянь-ка, Пит, — воскликнул г-н Ван Хорн, — а вот в самый раз по тебе и красотка. Что бы тебе не пригласить ее сегодня на танец? Ее папаша тебя не укусит.
Чтобы добраться до своего столика, Марго пришлось пройти буквально в нескольких дюймах за спинками наших стульев, — и он походя адресовал нам легкий полупоклон. Куно, с его неизменной обходительностью, не мог, естественно, не вернуть знака внимания. На секунду мне показалось, что Марго воспользуется этим началом — хотя бы для того, чтобы ввернуть подходящее к месту и времени замечание о погоде. Ничего подобного не произошло. Они сели за свой столик, а мы почти в тот же самый момент поднялись, чтобы пройти в курительную и выпить по чашечке кофе.
Здесь излияния г-на Ван Хорна приняли вдруг самый неожиданный поворот. Он словно почувствовал, что его манера доброго старого дядюшки и его сомнительного достоинства истории себя исчерпали. Совершенно внезапно он стал говорить об искусстве: в Париже, по его словам, у него был дом, едва ли не полностью отведенный под своего рода музей и буквально битком набитый гравюрами и старинной мебелью. Он никоим образом не пытался произвести на нас впечатление, но вскоре стало ясно, что в этой области он настоящий эксперт. Куно страшно заинтересовался разговором. Пит сидел с отсутствующим видом. Несколько раз я видел, как он украдкой бросает взгляд на часы — очевидно, в надежде, что скоро можно будет идти спать.
— Прошу прощения, господа.
Резкий, надтреснутый голос заставил вздрогнуть нас всех, без исключения; никто не видел, как рядом с нашим столиком оказался Марго. Он возвышался над нами: элегантная, изогнутая в сардоническом полупоклоне фигура с сигарой в веснушчатой желтой руке.
— Я должен задать молодому человеку вопрос.
Его круглые, навыкате, глаза остановились на Пите с сугубо прагматическим интересом исследователя, который рассматривает какое-нибудь крошечное насекомое, едва заметное без помощи увеличительного стекла. Бедный мальчик тут же покрылся испариной, впав в совершеннейшее замешательство. Я же, со своей стороны, был настолько ошарашен этим неожиданным тактическим ходом Марго, что только и мог, что взирать на него в немом изумлении: отвесив челюсть. Сам Марго, по всей видимости, искренне наслаждался произведенным драматическим эффектом. Его губы сложились в усмешку — положительно дьявольскую.
— Скажите, вы по происхождению — истинный ариец?
И прежде чем ошеломленный Пит успел хоть что-нибудь ответить, добавил:
— Я Марсель Жанен.
Не знаю, на самом ли деле все прочие слышали о нем, или же проявленный ими интерес был результатом вежливого притворства. Но так уж вышло, что я прекрасно знал это имя. М. Жанен был одним из любимейших авторов Фрица Венделя. Фриц даже дал мне однажды почитать одну из его книг — «Поцелуй под полуночным солнцем». Написанная в модной французской манере, наполовину любовный роман, наполовину репортаж, она представляла собой рассчитанный на не самого высокого разряда сенсационность, откровенно вымышленный отчет об эротической жизни Хаммерфеста.[51] Было и еще примерно с полудюжины таких же шедевров, в равной степени сенсационных и разбросанных, с точки зрения географического фона, от Сантьяго до Шанхая. Судя по костюму мсье Жанена, найденная им модификация порнографии вполне соответствовала вкусам читающей публики. Он только что закончил восьмую по счету книгу, сказал он: речь в ней шла об амурных нравах зимнего горнолыжного курорта. Вот почему он здесь. Покончив с этим бесцеремонным вступлением, он любезно и без всяких — совершенно излишних — просьб с нашей стороны, угостил нас пространным рассуждением о собственной писательской карьере, о целях и о методах работы.
— Я пишу очень быстро, — сообщил он нам. — Мне хватает одного-единственного взгляда. Я не верю в то, что первое впечатление бывает обманчивым.
Пары дней, которые М. Жанен проводил на берегу, отстав от круиза на океанском лайнере, ему, как правило, вполне хватало, чтобы обустроить свое очередное творение. А теперь он разделался и со Швейцарией. В поисках новых подлежащих завоеванию и освоению миров он обратил внимание на нацистов. На следующий день он и его секретарша отбывают в Мюнхен.
— Через неделю, — зловеще возвестил он, — я буду знать все.
Меня вдруг заинтересовало, а какую, собственно, роль секретарша мсье Жанена (он настойчиво, несколько раз подряд, повторил этот титул) играла в этих его молниеносных исследовательских экспедициях. Может статься, она выступала в роли своего рода химического реагента, грубого, но эффективного: давая в определенных сочетаниях конкретный, вполне верифицируемый результат. Кажется, это именно она открыла Пита. И мсье Жанен, возбужденный, как всякий попавший на незнакомую территорию охотник, очертя голову бросился в атаку. Обнаружив, что добыча на поверку оказалась не совсем законной дичью, он не слишком расстроился. Его обобщения, которые для экономии времени формулировались заранее, были выше мелких подробностей такого рода. Голландец или немец, какая в сущности разница, — всякое лыко в строку. Я понял, что Питу так или иначе выпала судьба появиться в очередном шедевре облаченным во взятую напрокат коричневую рубашку. Писатель с техникой М. Жанена не может себе позволить разбрасываться материалом.
Итак, одна тайна разрешилась сама собой, но другая от этого стала только глубже. Я мучился над ней весь остаток вечера. Если Марго — не М. Жанен, то кто же он в таком случае? Казалось невероятным, чтобы он упустил вот так, даром, полные двадцать четыре часа после той спешки, с которой он старался залучить Куно в Швейцарию. Завтра, подумал я, он появится наверняка. Мои терзания прервал стук в дверь: Куно пришел поинтересоваться, не лег ли я уже в постель. Ему хотелось поговорить о Пите Ван Хорне, и как мне ни хотелось спать, я не нашел в себе сил отказать ему в этой малости.
— Скажите, пожалуйста… вы не находите, что он похож на Тони?
— Тони? — Нынче вечером я был непрошибаемо туп. — На какого еще Тони?
Куно посмотрел на меня с мягким упреком:
— Да, конечно, простите меня… видите ли, я имел в виду Тони из той книги.
Я улыбнулся:
— Значит, вам кажется, что Тони больше напоминает Пита, нежели Хайнца?
— Ну да, конечно, — Куно был совершенно в этом уверен. — Гораздо больше напоминает.
Итак, беднягу Хайнца выселили с острова. Не без труда придя к общей точке зрения на сей вопрос, мы пожелали друг другу доброй ночи.
На следующее утро я решил проявить инициативу. Покуда Куно в холле развлекал беседой Ван Хорнов, я разговорился со швейцаром. Да, конечно, заверил он меня, в гостинице сейчас очень много деловых людей из Парижа, причем многие приехали совсем недавно; и есть фигуры очень важные.
— Мсье Бернстайн, к примеру, он фабрикант. У него миллионы и миллионы… Вот, сэр, гляньте, он сейчас подошел к стойке.
Я повернулся: как раз вовремя, чтобы успеть разглядеть толстого темноволосого человека, выражением лица похожего на недовольного младенца. До сей поры я ни разу его здесь не замечал. Он
