пробормотали какие-то общие слова и вернулись к Рейчел.
— Мы не оставим его без внимания, — говорила она отцу, — но и не станем ему навязываться, грузить его своими проблемами — ты меня понимаешь, папа? Конечно, глупо рассуждать о таких вещах, когда ему еще от роду меньше дня, но я хочу…
— И совсем даже не глупо, дорогая, — заверил ее Кёртис. — По-моему, это восхитительно.
Глория заглянула за желтую занавеску, обеспечивавшую роженицам хоть какое-то уединение, и увидела молодую женщину с раздвинутыми коленями и гигиенической прокладкой, выставленной на всеобщее обозрение.
— И вот еще что, — продолжала Рейчел. — Если у него будет светлая голова, мы станем его поощрять, чтобы он максимально развивал свой ум, ну а если он окажется тугодумом, мы не будем выжимать из него больше, чем ему дано природой…
Что-то в болтовне дочери постоянно раздражало Глорию, и наконец она поняла причину: Рейчел говорила со стиснутыми зубами, то ли из-за боли, которую еще испытывала, то ли из уважения к товарке за желтой занавеской, а в результате все свистящие выходили с искажением. Произнося «светлая голова» или «свой ум», она как будто плевалась, и только такой человек, как Кёртис Дрейк, мог находить это восхитительным.
— Нам, возможно, придется то и дело снимать его с насиженного места, — развивала свои идеи Рейчел, — из-за учебы, а потом из-за профессиональной карьеры Эвана, но он никогда не скажет, что у него нет дома. Свой дом мы будем повсюду возить с собой. Ты понимаешь, о каком доме я веду речь?
— Конечно, солнце мое, — сказал Кёртис, — а сейчас тебе надо отдохнуть. У нас еще будет полно времени для разговоров.
— Это точно, — подала голос Глория. — У вас будет полно времени для разговоров, когда она перестанет разговаривать со своей матерью сквозь зубы, а разве это будет не «восхитительно»? Ну и словечко! Такое же жеманное, Кёртис, как ты сам. А тебе, Рейчел, я так скажу…
— Не надо, умоляю. Папа! Чарльз! Уведите ее отсюда! Уведите ее отсюда, или я…
— Так вот, — продолжала Глория. — Сказать тебе, почему у тебя и твоего брата никогда не было дома?
— Папа, она сумасшедшая. Она сумасшедшая. Если вы ее не выведете отсюда, я попрошу кого-нибудь из персонала связаться с этим… с психическим отделением, чтобы на нее надели смирительную рубашку и заперли в палате. Я серьезно.
— У вас никогда не было дома, потому что твой отец трус, трус, трус.
Кёртис взял ее за одно предплечье, Чарльз за другое, они быстро вывели ее в коридор и остановились, не зная, что с ней делать дальше. Вроде бы слабая, она бойко рвалась из их цепких рук, не умолкая при этом ни на минуту:
— Безвольная трусливая свинья… свинья… свинья…
— Я могу вам чем-то помочь? — спросил их некто, по виду слишком юный для доктора, а впрочем, со стетоскопом вокруг шеи, как часто ходят молодые врачи.
— Пожалуй, — отозвался Чарльз. — Нам нужно псих… — Закончить фразу он не успел.
— Нет, все в порядке, — перебил его Кёртис. — Мы просто ищем лифт.
С этой минуты он взял все на себя. Он сам завел ее в лифт, к счастью, полупустой, — «трус, свинья» — и самолично вел ее по коридору мимо снующих сотрудников, стоящих инвалидных колясок и цветов в вазах. Выйдя через главные двери под ослепительное солнце, он свистом подозвал такси и осторожно загрузил ее на заднее сиденье, приговаривая: «Вот так… вот так…» К помощи Чарльза ему пришлось прибегнуть лишь однажды, когда понадобился ее точный адрес в Колд-Спринге, после чего Кёртис сунул водителю пять долларов со словами:
— Поосторожнее с ней, сынок. Эта леди эмоционально неуравновешенная.
— Это как понимать, сэр?
— Душевнобольная. Ясно?
Они снова поднялись наверх, чтобы успокоить Рейчел («Вы вернулись, как это мило с вашей стороны, — сказала она. — Я в порядке. Все будет хорошо, правда»), а позже, как закадычные друзья, вместе отправились в бар ресторана «Перекресток».
— Кёртис, вы провернули эту операцию выше всяких похвал, — заметил Чарльз. — Если бы я оказался с ней один на один, я бы, наверно, только усугубил ситуацию.
— Эти ее… проявления… могут на кого угодно подействовать, но я видал сцены и похуже. Какое-то время ей будет очень стыдно за свое поведение, ну а потом она опять придет в норму — насколько это возможно. А вообще… — Кёртис задумчиво посмотрел в свой стакан. — А вообще нашим друзьям- психиатрам еще предстоит открыть для себя много интересного.
— Да уж, — подхватил Чарльз. — Тут я с вами полностью согласен. Мне самому пришлось хлебнуть с моей… с членом моей семьи.
— Кто знает, может, когда-нибудь я смогу довериться этим извращенцам или война их кое-чему научит, но это произойдет еще не скоро. Нет, не скоро. А пока они двигаются ощупью в темноте, вот что я вам скажу.
— Точно.
Они уже заказали по второй и, желая продлить удовольствие, решили остаться здесь на ланч, когда Чарльз Шепард сказал:
— Забавная штука, Кёртис. Я ведь даже толком не знаю, чем вы занимаетесь. То есть я, конечно, знаю, что вы бизнес-менеджер, но мне никто не…
— Ну какой я бизнес-менеджер? Я скорее уж штаб-сержант, чем старший офицер. Работаю я в «Филко радио»; много лет был коммивояжером, потом перешел в отдел продаж. Сейчас я один из четырех ассистентов-менеджеров по продажам в Большом Нью-Йорке.
— Гм, звучит довольно… как интересно. Мой хороший армейский друг занялся радиобизнесом еще в двадцать восьмом или двадцать девятом году, и, если я не ошибаюсь, именно в «Филко». Вряд ли вы его знаете. Джо Реймонд.
— Нет, не знаю, — ответил Кёртис. — С двадцать девятого года, я думаю, там много народу перебывало.
И с этим утверждением Чарльз не мог не согласиться.
— И какая она приехала домой? — поинтересовалась Рейчел у брата в тот же день. — Все еще не в себе была?
— Не знаю. Нет, я правда не знаю, Рейчел, я же ее не видел. Она постучалась ко мне и сказала, что ты родила, вот и все. Я сразу сел на велик и сюда, а она, кажется, была в своей комнате.
— Та-ак. Теперь она долго не будет выходить из своей комнаты, чтобы мы все почувствовали себя плохо, потому что
— Хорошо, — сказал Фил. — Пойду взгляну.
Последующие две недели Глория провела в полном уединении. Судя по некоторым признакам в кухне — молочное, или яичное, или жирное пятно, — она спускалась по ночам поесть, но спальня оставалась ее крепостью и обителью, откуда изредка доносился разве что скрип половиц.
— Я, конечно, могла бы пойти к ней и поговорить, — сказала Рейчел мужу после первой недели противостояния, — но, признаюсь, нет желания. Совершенно не хочется.
В ответ Эван, раскрывший газету, пробормотал что-то в духе того, что иногда лучше оставить все как есть.
— Я все собираюсь позвонить отцу и спросить его совета, хотя и так знаю, что он скажет. Ей уже никто не поможет.
